«Вид и запах порой невыносимы»: сколько зарабатывает судмедэксперт-генетик

Читатели Т⁠—⁠Ж продолжают рассказывать о своих профессиях.

Евгений учился на химическом факультете СПбГУ, но понял, что жить на зарплату химика категорически не согласен, и ушел в генетические исследования. Он рассказал, почему профессионалу в этой сфере легко найти работу, насколько достоверны ДНК-тесты и реально ли обмануть судебно-медицинского эксперта.

В школе я тяготел к химии и был лучшим в классе по этому предмету, а после пошел учиться на химический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Конечно, в 17 лет сложно представить, что тебя ждет после выпуска. Я думал, что стану химиком, у меня будет большая красивая лаборатория, где куча людей проводит научные исследования. Или, может быть, пойду в какую-нибудь крупную компанию.

В СПбГУ мне открылись новые грани химии, которые поглотили меня с головой, и я, конечно, решил попробовать себя в специальности. Но оказалось, что это не так просто: устроиться в тот же «Марс» или «Байер» без опыта было невозможно, а на каждое место претендовали несколько десятков человек. Там хорошие условия: высокие зарплаты, социальные пакеты, статус — работаешь в международной компании. Химики там заняты в разработках каких-то новых направлений или в отделе контроля качества. Например, шоколадки не должны таять при комнатной температуре — значит, при производстве необходимо предусмотреть такое свойство.

В 2009 году я устроился лаборантом в небольшую частную аналитическую лабораторию. Работа была несложная: я занимался анализом проб воды, воздуха, почв, исследовал их на наличие нефтепродуктов, железа, мышьяка и так далее. Платили мало, в среднем выходило не более 20 000 ₽ в месяц.

Через год пошел менеджером-консультантом в компанию по производству и продаже химических реактивов, но вскоре понял, что зарплата химика — 30 000—35 000 ₽ — меня не устраивает. Больше платили только начальникам отделов или заведующим лабораториями, но возможностей перейти на эти должности не предвиделось.

Многие мои коллеги ушли за большими деньгами в отделы продаж компаний «Ленреактив», «Вектон», «Экрос»: там можно было получать больше 50 000 ₽, если хорошо работаешь. Заниматься нужно было продажей реактивов и приборов. Например, приходит заказчик и говорит: «Мы открываем такую-то лабораторию, будем заниматься тем-то и тем-то». А вы им предлагаете приборы, pH-метры, хроматографы и так далее. Человек со стороны с такой работой не справится, тут нужно разбираться в теме, самому уметь работать с этой техникой. К тому же существуют модульные приборы: заказчик приходит к тебе с какой-то задачей, а ты конкретно под нее подбираешь модули. Но эта работа все же больше связана с продажами, чем с химией. Конечно, в таких компаниях есть и отдел разработок, можно было пойти туда, но и зарплаты там пониже.

На химический факультет регулярно приезжали рекрутеры из США, из Университета Боулинг-Грин. Они проводили вступительные экзамены, тесты, личные собеседования, отбирали по 5—10 человек в год, которые получали стипендию, общежитие и учились на степень PhD. Кое-кто из моих знакомых туда уехал. После одни поступили в Калифорнийский университет — доучиваться, другие уехали в Европу. Но мне уезжать не хотелось: во-первых, тогда пришлось бы еще несколько лет учиться в магистратуре. Во-вторых, тут были мои родители, друзья, девушка.

Однажды вечером я наткнулся в интернете на статью о генетических исследованиях вещественных доказательств, определении отцовства и идентификации личности по ДНК. Генетика сразу меня увлекла. Невероятно, но в геноме человека есть следы других животных, растений и даже вирусов. Это последствия эволюции: например, некоторые вирусы способны встраиваться в клетки других организмов и оставлять в них свои фрагменты, затем эта генетическая информация может передаться в следующее поколение и так далее.

Я начал искать российские частные лаборатории, которые проводят генетические исследования. Мне было интересно почитать о компаниях, о людях, которые в них работают. Но, к сожалению, в 2011 году таких у нас просто не оказалось. Были государственные бюро, которые проводили экспертизу, но они в основном занимались криминалистикой. Скажем, разбился самолет, следователи ходят, собирают любую крупинку-мусоринку по пакетикам, тысячи образцов приносят в бюро на исследование, где специалисты месяцами их разгребают: есть там ДНК человека или нет. А частных, где можно сделать тест на отцовство или, например, определить, принадлежат ли найденные останки твоему родственнику, на тот момент у нас не было. Государственные бюро брали кое-какие заказы населения, но такие анализы стоили бешеных денег и могли занять месяц-полтора.

Я нашел две частные лаборатории за рубежом, связался по электронной почте с обеими, ответила только одна. Поначалу запрашивал статьи по генетике, переведенные на русский язык. Затем начал изучать англоязычные материалы, задавал вопросы сотрудникам этой лаборатории. Вскоре мы перешли к телефонным беседам. Видимо, за границей такое профессиональное общение более привычно, чем у нас, они проще идут на контакт. В процессе я узнал много о ДНК-анализе, методах и видах исследований.

Эти знания помогли мне попасть на платные курсы судебно-медицинских экспертов. Вступительных экзаменов не было, нужно было только предъявить диплом и пройти собеседование. По всей видимости, моих знаний химии и генетики хватило для зачисления. На момент моего поступления эти курсы стоили около 100 тысяч рублей.

На курсах было две недели теории, неделя практики в генетической лаборатории и тест. Обучение проводили профессора, которые работают в крупнейших московских бюро. Каких-то азов там не давали: предполагалось, что основы ты освоил либо в университете, либо самостоятельно. Информация была более специализированная, уникальная.

100 000 ₽

стоили трехнедельные курсы

Морально к обучению я был готов: мне и раньше приходилось наблюдать вскрытие черепа и изъятие головного мозга. Но на курсах ничего подобного не было. Практика заключалась в основном в обучении работе с генетическим анализатором. При проведении исследований специфические участки ДНК помечаются пиками, затем эти пики у разных людей сравниваются: грубо говоря, пики совпали — значит, люди могут быть родственниками, 2—3 пика не совпало — значит, не могут. Анализатор как раз эти пики и показывает. На курсах нас учили выделять ДНК, загружать прибор, интерпретировать результаты. Можно сказать, что это работа с программным обеспечением: по большому счету во всем мире пользуются анализаторами одного и того же производителя — и нужно научиться с ними обращаться.

В конце выполняешь задание. Если оно сделано правильно, тебе выдают сертификат о том, что ты можешь работать как судебно-медицинский эксперт.

Так я обрел новую интересную профессию.

В 2015 году я устроился в небольшую лабораторию в Петербурге. Это была одна из первых частных лабораторий, которая занималась в основном вопросами установления отцовства и родства. Меня взяли «подмастерьем»: мне нужен был опыт, надо было набить руку. Есть процедуры, с которыми справятся даже лаборанты: возьми отсюда, капни сюда. Тут просто нужна аккуратность. А опыт необходим, чтобы видеть какие-то моменты, связанные со спецификой приборов. Например: «Ага, пик немного сместился, значит, возможно, калибровка чуть-чуть слетела, нужно проверить температурный режим».

Платили мне около 45 000 ₽. Это немного, но все же больше зарплаты химика. Я понял, что не ошибся с квалификацией.

Судебно-медицинские эксперты не выезжают на места происшествий и преступлений. Этим занимается полиция и криминалисты. Ко мне на стол попадают уже собранные образцы ДНК широкого спектра: фрагменты одежды, кости, ткани, жидкости, куски земли вперемешку с останками человека, личные вещи, иногда целые части тел и так далее. Порой приходится работать с довольно необычными и даже неприятными биологическими материалами, но обычно все более-менее стандартно: волосы, ногти, окурки, буккальный эпителий и прочее.

То, как образцы ДНК собираются и транспортируются, зависит от вида теста. Если это тест на отцовство, то человек может сам их собрать, это несложно: палочкой за щекой потер — и все. Если на раскопках находят кости и не знают, что с ними делать, то обращаются к нам. Наши менеджеры рассказывают, как их правильно сложить и в каких условиях хранить. Если это какое-то расследование, то нам могут принести, например, кусок ткани в парафине, если абортивный материал, то абортус в физрастворе.

Любой ДНК-тест — это прежде всего исследование, поэтому специалисту нужно обладать аналитическим складом ума. Без понимания сути процесса далеко в этой профессии не уйдешь. Случаи бывают разные: мы сравниваем образцы, чтобы установить, принадлежат они одному человеку или нет, занимаемся идентификацией образца по уже имеющемуся ДНК-профилю, иногда нам нужно отличить ДНК человека от животного.

Образцы надо визуально изучить, отрезать или отпилить кусочек и растворить его. Это такая методика: сначала ДНК переводят в раствор, при необходимости очищают от загрязнений. Как правило, в исходных образцах малое количество ДНК, поэтому в раствор прикапываются праймеры — вещества, которые увеличивают ее концентрацию за счет полимеразной цепной реакции, ПЦР. Затем приборы прогоняют этот раствор ДНК через лазер, а детектор определяет пики.

Иногда ДНК деградирует. Обычно это происходит при неправильных условиях хранения образца: заводятся какие-то бактерии, плесень. Также в зоне риска старые образцы, которые долго пролежали в земле. Тогда можно провести дополнительную очистку, а порой приходится собирать общую картинку практически по нуклеотидам.

Если говорить про достоверность ДНК-исследований — бывают разные случаи. Например, когда речь идет об определении отцовства, тут все безапелляционно: если нет, то нет. Если да, то рассчитывается вероятность, она может достигать 99,999999999%. То есть шанс, что попадется еще один человек с таким же ДНК-профилем, — один на сто миллиардов, что само по себе практически невозможно, если учесть, что на Земле нас всего 7,8 млрд. А бывают тесты, по которым определяется дальнее родство, там заранее оценивается, какая будет вероятность достоверности, и случается, что она в районе 60—70%. Это не слишком информативно. Мы за такие тесты просто не беремся.

По поводу эффективности генетических тестов по диетологии и тому подобным направлениям ничего сказать не могу, потому что непосредственно ими не занимаюсь. Но в принципе из каких-то западных статей можно сделать вывод, что некий смысл в них есть: по сути, это изучение генов, отвечающих за определенные процессы в организме, например за метаболизм тех или иных химических соединений. Но лучше все-таки сходить к какому-то тренеру, диетологу или врачу, который поможет интерпретировать полученные результаты. Самостоятельно можно что-то понять неверно.

Цены на генетические исследования довольно высокие, но они складываются из времени работы специалиста, стоимости реактивов и оборудования. К тому же сам процесс проведения экспертизы довольно сложный.

В мире постоянно появляются новые методы анализа ДНК, а старые совершенствуются, и судебно-медицинскому эксперту просто необходимо хорошо знать английский: многие статьи по генетике выходят в иностранных журналах. К сожалению, в России научно-исследовательские работы в этой области находятся на низком уровне: должно быть больше адресного инвестирования в науку со стороны государства. Безусловными лидерами в области судебно-генетической медэкспертизы считаются США, а также некоторые страны Европы. Если говорить о новинках — пару лет назад американская компания презентовала мобильный прибор, в который прямо на месте происшествия можно поместить образцы, и в течение часа он выдает результат сравнения ДНК. Прибор этот довольно дорогой, поэтому в наших частных компаниях его точно не используют. Возможно, какие-то госорганы заказывали себе такой.

Я изучал технический английский в университете, затем ходил на языковые курсы. Считаю свой уровень хорошим, но все равно порой пользуюсь словарем. Смотришь какие-то специфические термины, потом сталкиваешься с ними несколько раз и запоминаешь, что они значат.

Мне нравится быть частью профессионального сообщества. Мы общаемся на ежегодных конференциях, презентациях ведущих производителей реактивов и оборудования, на курсах повышения квалификации. Хороших экспертов-генетиков в России немного, таких специалистов у нас готовят одно-два госучреждения. Есть и несколько частных, но котируются в основном государственные.

Кто-то идет в крупные частные лаборатории, другие устраиваются в государственное Бюро судебно-медицинской экспертизы, где проводят исследования по заказу МВД. Даже если это просто лаборант-генетик, но у него правильно растут руки, он умеет капать и не отвлекается, ему тоже несложно будет устроиться. И возможности для развития тут невероятные, если есть желание учиться: можно, например, возглавить отдел по новым разработкам или стать начальником лаборатории. Так что всегда есть куда расти, в том числе и в плане заработка. Максимальную сумму назвать сложно, но, думаю, если заниматься какими-то дополнительными исследованиями, можно получать больше 200 тысяч рублей.

Если же говорить про минусы профессии — работа с образцами бывает неприятной: вид и запах порой невыносимы, поэтому людям со слабой психикой эту специальность лучше не выбирать.

Также судебно-медицинских экспертов могут вызывать в суд для дачи показаний по проделанной работе, и тут сталкиваешься с психологическим давлением. Естественно, одну сторону в суде результат экспертизы устраивает, а вторую — нет, и она пытается его оспорить. Вообще, результаты экспертизы сложно опровергнуть. Единственное, что можно сделать, — обратиться в другую лабораторию. Тем не менее тебя могут завалить запросами — адвокатскими, судебными, тебе начинают звонить, что-то спрашивать, всем нужно отвечать, со всеми общаться. Такие бюрократические моменты давят: тратишь время на то, что, во-первых, неинтересно, а во-вторых, бесполезно, ведь результаты от этого все равно не изменятся.

Вообще, у нас довольно много бумажной работы. Так как часто приходится выполнять судебные ДНК-тесты по установлению отцовства и родства, идентификации образцов ДНК, мы обязаны соблюдать протоколы. А это влечет за собой монотонную работу по заполнению бумаг. Одно заключение — это 20, 30, 40 страниц, объем зависит от количества участников, от используемых образцов. Таких заключений бывает больше 60 в месяц. И на каждое может уйти от 40 минут до полутора часов. Конечно, каждый раз что-то уникальное придумывать не надо, структура заключения всегда одна. Но преамбула, например, всегда пишется с нуля.

Я уже полтора года работаю судебным экспертом и заведующим в ДНК-лаборатории. Собственники компании сами на меня вышли — и взяли после собеседования и одного дня практики. Должность заведующего предложили сразу, что потешило мое самолюбие. Думаю, роль сыграло то, что у меня хороший опыт и послужной список.

Наша компания выполняет тесты на установление отцовства по назначению суда или по личной инициативе клиента. Особой разницы между этими процедурами нет. Единственное различие — если есть предписание суда пройти экспертизу в определенной лаборатории, человек не может пойти в другую. Стоимость услуги в обоих случаях одна и та же, а платит за экспертизу всегда заказчик, государство на себя эти расходы не берет.

Также мы устанавливаем родство по Y-хромосоме, X-хромосоме, митохондриальной ДНК и аутосомным маркерам, проводим идентификацию личности по ДНК и многие другие виды генетических исследований.

У нас работают два эксперта, включая меня, четыре лаборанта, системный администратор и два регистратора. Конфликтов не возникает, руководство всегда готово к обсуждению проблем лаборатории. Если нужно докупить оборудование или испытать новые реактивы, мне идут навстречу. Возможно, это связано с тем, что все сотрудники и начальство примерно одного возраста.

Социальный пакет стандартный, за выполнение и перевыполнение плана по анализам полагаются надбавки. Правда, план скорее есть не у нас, а у отдела продаж, мы просто вовремя выполняем все, что нам поставляется. Если поступает какой-то срочный тест, приходится выходить в нерабочее время. Такое исследование может стоить в три раза дороже, чем обычное. Работа в выходные дни и нерабочие часы также оплачивается дополнительно — двойной оклад плюс увеличенная премия.

Из минусов — большая загруженность: иногда я дописываю заключения дома, задерживаюсь или выхожу на работу в субботу, чтобы выдать тест вовремя. Мне некомфортно от ощущения недоделанной работы, и сидеть без дела я не люблю. Также мотивируют депремирования за срыв сроков выдачи результата.

Правда, со сроками все тоже не так просто. Заказчик — например суд — не всегда понимает, что такое генетические исследования, как они проходят, и может назначить дату, к которой выдать результат просто невозможно. К тому же иногда участники приходят в лабораторию позже, чем нужно, либо сдают образцы, в которых недостаточное количество ДНК, или нестандартные, из которых ничего не получается выделить, нужна дополнительная чистка. На это требуется время.

Я начинаю свой рабочий день в 9:00, заканчиваю — в 18:00. На обед у меня есть час, еще час дается на чай и отдых.

Мое рабочее место — кабинет, какого-то генетического лабораторного оборудования в нем нет. Здесь находится фотоаппарат, цветное многофункциональное устройство, стол, шкафы, стеллажи с бумагами, компьютер.

Есть и лаборатория, она оснащена множеством приборов: общелабораторное оборудование, центрифуги, весы, дозаторы, шейкеры, оборудование для проведения ПЦР-реакции, генетические анализаторы, а также разнообразные колбочки и пробирки. Общелабораторное оборудование стоит примерно от 30 000 до 300 000 ₽, а генетическое — в разы дороже: на один прибор можно потратить 6—10 млн рублей, а цена секвенатора нового поколения может достигать нескольких десятков миллионов. При этом важно не только оснастить лабораторию, но и все подключить, настроить и научиться со всем этим работать. Это тоже достаточно скрупулезный процесс: например, если что-то сломать в генетическом анализаторе, то замена некоторых деталей может обойтись в 60—70% его стоимости.

Мой рабочий день, грубо говоря, разделен на две части. Первая — это управление лабораторией. Я слежу за соблюдением регламентов: все ли бланки подписаны, на своих ли местах реактивы, чистые ли халаты и рабочие места лаборантов и так далее, проверяю наличие материалов — должен быть запас, чтобы процесс не останавливался. Если что-то подходит к концу, пишу заявку менеджеру снабжения. Вторая часть моего дня — это работа экспертом. В основном нам приходят тесты на отцовство, дела по алиментам и наследству. Реже попадаются материалы от ревнивых мужей, которые хотят установить, их ли это пятна спермы или слюны.

Проведение анализа и написание заключений — это трудоемкие процессы, требующие концентрации. Сначала нужно выделить ДНК из образцов, порой попадаются сложные материалы в виде костей, пролежавших в земле десятки лет. Затем проводится реакция ПЦР, после образцы загружаются в генетический анализатор. На этом этапе нужны знания и опыт, чтобы правильно проанализировать результаты, полученные на приборе. Одновременно с этим я пишу экспертное заключение. Составляется преамбула, подшиваются протокольные документы и показания с приборов, в конце пишется вывод и результаты исследования.

Ошибок как таковых при проведении генетического анализа нет. Как правило, каждое исследование лаборатория выполняет дважды, чтобы максимально исключить человеческий фактор. Есть попытки клиентов обмануть экспертов: например, чтобы получить положительный результат, люди дважды сдают собственный образец ДНК. Но это все довольно просто определить: например, замечаешь идентичные профили или на образце написано «мужчина», а ДНК женская.

На один образец может уйти несколько часов, если он стандартный. А если нестандартный, то и несколько дней. В среднем выходит около 100 экспертиз в месяц.

Иногда разнообразие вносят курсы повышения квалификации — их мне оплачивает моя лаборатория — или необычные исследования. Встречаются ДНК-тесты, от которых даже Малахов будет в легком шоке, дедушки оказываются папами и так далее. Правда, такие обращения нечасты, примерно 5—6 случаев за год.

Однажды к нам в лабораторию обратилась организация, занимающаяся поиском неизвестных солдат. Как правило, во время раскопок при солдате обнаруживается жетон, медальон или другой опознавательный знак. На этот раз попался парень, при котором вообще ничего не было. Его уже хотели закопать в братской могиле, но объявился его предполагаемый племянник. К нам поступил запрос, мы откликнулись. В качестве образца нам прислали кости солдата и буккальный эпителий потенциального племянника. В итоге биологическое родство подтвердилось. Солдата с почестями похоронили на семейном кладбище.

Зарплата у меня выше средней по городу: хорошие специалисты в моей области ценятся. Как правило, менее 110 000 ₽ в месяц не выходит, примерно половина этой суммы — окладная часть, остальное — премия. А в начале карьеры эксперт может получать около 50 000 ₽.

Подработки мне не требуются. В связи с тем, что квалифицированных судебных экспертов не так много, работы хватает, лаборатория полностью обеспечивает заказами.

Конечно, всегда хочется увеличить доход, и возможности для этого есть. Существуют нормативы по судебно-генетическим экспертизам, сейчас это не менее 40 тестов в месяц. Перевыполнение плана оплачивается дополнительно.

Кроме того, я участвую в разработке новых методик и новых видов тестов ДНК. Нововведения помогут быстрее проводить тесты, автоматизировать процесс работы, расширить спектр услуг лаборатории. После того как разработка входит в эксплуатацию и начинает приносить прибыль, мне выплачивается дополнительная премия.

Пока каких-то совершенно новых услуг я не предлагал, но помог улучшить несколько методик, что существенно сократило расходы на единицу исследования.

У нас коммерческая лаборатория, поэтому если мы разрабатываем какое-то усовершенствование, то, естественно, с конкурентами им не делимся, руководство использует его как ресурс для развития компании. А что касается разработок каких-то НИИ — с ними мы, конечно, ведем переговоры, общаемся. Если у института есть нововведения, которые не планируется коммерциализировать, то он ими делится.

Привычки вести точный учет расходов у меня, к сожалению, нет. В этом плане я очень неорганизованный. Как-то скачал приложение для ведения бюджета, но быстро расстался с этой идеей.

Я женат, супруга работает в сфере финансов. Мы живем в собственной квартире, купили ее в ипотеку. Больше половины уже выплачено, буквально через несколько лет закроем. Мы стараемся погасить ее побыстрее, чтобы платить меньше процентов, и пускаем туда лишние деньги, если они вдруг появляются.

Статьи расходов у нас довольно стандартные: еда, машина, кино и рестораны. Гардероб я обновляю редко, не люблю ходить по магазинам и выбирать вещи в интернете. Могу несколько сезонов носить одну и ту же обувь и пальто.

Систематически экономить не приходится, но я всегда ищу скидки и акции, не люблю переплачивать. Например, в интернете есть много групп с горячими предложениями, купонами на услуги и развлечения. Всю технику я покупаю в интернете — так дешевле: чтобы купить что-то дороже 3 тысяч рублей, могу избороздить весь интернет, сравнить все предложения, пока не выберу оптимальный вариант. Последним нашим крупным приобретением был пароочиститель, он стоил около 20 000 ₽.

Стараюсь ежемесячно переводить не менее 10% своего дохода на вклад. Такой способ помогает быстро найти дополнительные средства, когда они экстренно понадобятся. Например, на ремонт машины или квартиры, покупку дорогой техники.

До 200 000 ₽ в год может уйти на путешествия. Последний раз мы были в Италии, потратили около 150 000 ₽.

Одна из моих целей — небольшой домик где-нибудь в Испании или Португалии, куда можно прилететь на месяц-другой и насладиться солнцем, тишиной и морем. Мне кажется, это мечта всех петербуржцев.

Подобный домик стоит около 150 000 €, и я много работаю, чтобы добиться своей цели. В связи с последними событиями, конечно, сложно сказать, насколько это осуществимо, но я уже смотрел предложения. В Испании большое сообщество россиян, которые безвозмездно помогают нам в поисках, что-то подсказывают. Скорее всего, это будет что-то типа таунхауса: несколько коттеджей на одной территории, общие бассейны, гаражи. Конечно, это должен быть не мегаполис, а что-то более спокойное, чтобы рядом был пляж и какая-то инфраструктура: кафе, магазины, супермаркеты.

Безусловно, свое будущее я вижу в генетике. Эта наука находит прикладное применение во многих областях: медицина, спорт, биоинженерия, проблемы продовольствия и так далее.

В недалеком будущем я хотел бы ознакомиться с пренатальными ДНК-технологиями, которые используются для изучения ДНК плода без вмешательства в утробу матери. Дело в том, что в крови матери циркулирует ДНК ребенка, которая попадает туда через плаценту. Концентрация этой ДНК становится достаточно высокой для определения приборами к определенному сроку: у кого-то это 8 недель, у кого-то — 10 или 15. Соответственно, можно взять всего 10—15 миллилитров крови матери, выделить из нее ДНК плода и исследовать эту ДНК для установления пола, а также на предмет хромосомных патологий, например наличия синдрома Дауна, Патау, Эдвардса и так далее. Подобные технологии успешно используются множеством компаний, в том числе в США, на Кипре, в России. Если наша лаборатория введет такие исследования, это позволит развивать новые направления анализов — а следовательно, увеличит мой доход.

О собственной компании я не думаю. Лаборатория — это не только я и 3—4 лаборанта, это еще и отдел продаж, регистратура, администрирование, реклама, все это нужно координировать. Это довольно сложный процесс, браться за него у меня нет желания, тем более что мне нравится дело, которым я занимаюсь.