Как я бесплатно съездил на курорт в психиатрический стационар

Важно:

1. Автор упоминает выражения, обозначающие заболевания. Это только предположения и мнение автора, у него нет соответствующей квалификации, чтобы ставить психиатрические диагнозы. Но без их упоминания текст был бы неполным.
2. Текст содержит упоминания проблемного поведения: самоповреждение, суицид и т. п. — без подробного описания.
3. Названия учреждений не указаны, имена заменены на заглавные буквы.

Когда будут подводиться итоги 2023 года, я уже знаю, чем мне запомнился этот год: госпитализацией в психиатрический стационар.

У меня с детства были психиатрические проблемы, недиагностированные, я вообще их до какого-то момента нормой считал. В конце мая, в 30—31 числа, у меня случился психотический эпизод: самоповреждение, суицидальные мысли и намерения. У меня такого не было давно, я сильно испугался, что, так сказать, доведу дело до конца (после всех этих приключений использую черный юмор с чистой совестью).

Я упертый, особенно когда это не надо: мне казалось, что по моим мелочам не стоит беспокоить медицинских работников, я на своей шкуре знаю, какая на них висит нагрузка. Решил переждать сутки — вдруг все пройдет и будет хорошо — и записался к частному психиатру, у которой наблюдался.

Психиатр мне настоятельно рекомендовала госпитализироваться. Я был категорически против вызова скорой, думал, что я ж ходячий и дойду сам до приемного. Направление на госпитализацию в частных клиниках не могут выдать: из-за особенностей законодательства все справки могут быть оформлены только в психоневрологическом диспансере (ПНД). Но дома понял, что мой аффективный период (аффект — это будто взрыв эмоций, который человек не может контролировать) обостряется и поехал в час ночи в больницу.

На КПП минут 10 ждал охранника. Говорит, сам звони в приемное отделение. Пришел санитар и довезли меня на машине до приемного отделения (на территории больницы пациенты и кандидаты в них могут передвигаться только в сопровождении медицинского персонала). Врач-психиатр приемного провел небольшой опрос, осмотрел тело, согласился с тем, что надо госпитализировать и стал оформлять документы.

Меня отвели в другую комнату, где я сдал свои вещи и переоделся в одежду отделения: выдают тапки, носки, трусы, майку, пижаму. В женских отделениях, как потом увидел, выдают что-то по типу советской пижамы-ночнушки и леггинсы телесного цвета.

Когда сдавал вещи, дали подписать согласия на обследования, госпитализацию, может что-то еще и пустую опись вещей. Вообще, тут следовало быть внимательным: прочитать согласия, потребовать сначала составить опись и лично ее сверить. Но медперсонал спешил, а мне в аффекте было не до этого. Как потом услышал от пациентов и персонала, за ценными вещами (деньги, телефоны, украшения, паспорт и т. п.) следят строго, они лежат не на складе, а в отделении. А вот менее ценные вещи могут и потеряться, неумышленно: например, я привез с собой заключение психиатра и дома понял, что его не вернули.

Благо, не заставили мыться или сбривать волосы: за гигиеной я слежу во всех состояниях, кроме депрессивного, и брился тогда налысо по собственному желанию. Ещё разрешили оставить свои трусы. Мне укололи транквилизатор, медсестра пошутила «витаминки». Затем сидел полчаса в комнате с 4 санитарами. Мне стало легче: я знал, что, если захочу что-то «выкинуть», мне сразу помешают.

На следующие сутки стало доходить, что за вещи у меня забрали. Во-первых, рюкзак с вещами и предметами личной гигиены. Раньше я был только в обычных, терапевтических/хирургических больницах, и понимал, что в них можно брать. Про изнанку психиатрических я знал примерно ничего, это было неожиданно. Позже я осознал, что эти вещи могли бы помочь соблюдать хоть видимость личной гигиены и стать мостиком в «нормальный» мир. А из них на мне остались только трусы.

Во-вторых, забрали телефон. Вот этого я совсем не ожидал. Я был уверен, что, когда окажусь на койке, отпишусь всем близким, что все в порядке и где я. В итоге успел по пути в больницу отписаться только близкой подруге, не сказав, в какую. Мама и друг не понимали несколько дней, где я и что со мной. Я оказался оторван от внешнего мира совсем. В сети отсутствовал с 1 по 21 июня: люди, которые пытались связаться со мной, были, мягко говоря, удивлены. Позже я понял, как без него тяжело, особенно когда этот телефон может вывести тебя в «адекватный» мир.

Затем повели в отделение, позже узнал — обсервационное: там лежат пациенты, пока не придут мазки на COVID-19. Положительных отправляют в другую больницу, отрицательных распределяют по отделениям. В отделении взяли все необходимые анализы, составили дополнительную опись ценных вещей. Уснул я очень хорошо — спасибо транквилизатору.

На следующий день проснулся от разговоров где-то в 7 утра. Я сильно тревожился: днем должен был прийти психиатр и я не понимал, чего мне вообще дальше ждать. Где-то в 8 утра, когда идет пересменка, новый санитар подошел к одному из пациентов и побил его. Я знатно ошалел. За все время это был единственные случай: как потом услышал, этот пациент у санитара в одну из смен умудрился украсть какую-то бутылку.

Меня положили в палату для впервые прибывших, за которыми нужен усиленный контроль: неизвестно, как себя повезут. Привязали одного пациента — он не буянил, но норовил куда-то пойти и падал. Как потом узнал, у меня еще и был статус бездомного: в Москве я с 2015 года, но сейчас регистрации здесь нет, а постоянная — в Мурманской области. В палате было 8 человек. Со мной лежали несколько товарищей после алкогольных и наркотических трипов, один с нарушениями умственного развития. Кто-то был не первый раз.

По коридору просто так ходить нельзя, только в туалет. Туалеты в психбольницах всегда открытые, между унитазами перегородки в треть-половину человеческого роста, нигде не было сидушек. Лично для меня это было проблемой — я как-то привык это делать уединенно. Зеркала тоже не было. На завтрак, обед, ужин звали по палатам, не идти было нельзя.

Персонал я боялся спрашивать что-то, да и не изменится ничего. Часов нигде не было, врачебные осмотры начались через час после завтрака. Сняли ЭКГ, новоприбывших посмотрела терапевт. Я сообщил о том, что у меня повышенное давление, но препараты, которые принимаю, мне так и не назначили: получил их только на 4-е сутки после того, как у меня начало скакать давление. Потом был осмотр невролога и, наконец, осмотр психиатра. Разговор был глубокий, я потом порыдал в подушку, но самое главное — появились надежда и понимание того, что будет дальше.

Психиатр поняла, что я более-менее адекватный и вечером меня перевели в палату поспокойнее: там было двое, пытавшихся совершить суицид, у остальных так и не понял. Наконец-то разрешили взять книгу: среди кучи Дарьи Донцовой откопал «Войну и мир», которая начиналась с 60 страницы.

На следующий день после обеда меня перевели в обычное мужское отделение, гораздо спокойнее и с адекватными условиями: койки больничные, косметический ремонт недавний, современный, окна пластиковые. С крыш не текло, стены без трещин и плесени — на фоне стереотипов о психбольницах и их финансировании это было приятным удивлением.

Там меня еще раз опрашивали психиатры, вместе с ними был ординатор. Правда, это была пятница и лечащий врач уходила в отпуск, поэтому с понедельника рассказывал свою историю уже по третьему кругу. После этого отправили в палату на 10 человек. Всего в отделении было 50 человек, на них — 2 лечащих психиатра и заведующая.

В этом отделении была стенка с информацией и даже был указан распорядок дня.

В 6—7 утра измеряли, если врач назначал, артериальное давление и температуру, до завтрака могли позвать в процедурную на забор крови. Подъема как такового не было, обычно просыпались сами перед завтраком, около 9 утра. Я вставал около 8 утра, потому что во время пересменки персонал перекрикивались на весь коридор, хлопали дверями.

Питание было не плохим: на утро каша, в обед суп (аж по 400—500 мл) и второе, на ужин второе, редко каша. Плюс фрукт или печенька в полдник и после тихого часа, в 20:30 — йогурт 3,2%. Клали очень много хлеба: за 1 прием пищи по 1—2 куска белого и 1—2 черного. У меня в середине пребывания вернулось чувство насыщения (у меня избыточная масса тела, но еще не ожирение), я уже не мог съедать столько хлеба и иногда не доедал обед. Такое питание мне показалось слишком углеводным, но на нем и при небольшой физической нагрузке сбросил 4 кг.

Столовая была общая в коридоре, кушали палаты по порядку. Были пациенты, которым мало и просили добавки. Были те, кто собирал хлеб: кто-то ел сразу, кто-то хранил на потом. Пациентам с затруднениями в передвижении носили еду в палату. Практически у всех была ОВД (общая врачебная диета, то есть без особенностей), кроме одного с подагрой. Туалет по правилам во время обеда закрывали, хотя, как я понял, в отделении людей с расстройствами пищевого поведения не было.

После завтрака раздавали лекарства, в это время обязательно надо сидеть в палате. С медсестрой всегда ходил санитар: он должен был следить, что все выпили таблетки, но на деле усердные пациенты все равно запихивали таблетки за щеки или под губу. Если простывали, давали пользоваться средствами для горла и носа с рук медсестры — лишний раз не дезинфицировать пипетки и распылители.

Затем в будние дни были назначения и процедуры: консультации специалистов и дополнительные исследования. Меня на 5-ый день повели к офтальмологу, на 2-ой неделе назначили «психобразование»: приходили двое ординаторов по специальности «Психотерапия» и проводили что-то наподобие групповой терапии, только она была не по собственному желанию и всего 15—20 минут.

Обходы врачей с заведующей отделения были по понедельникам и пятницам. В первый обход меня порасспросили поподробнее, так как видели первый раз, потом просто уточняли состояние и говорили о каких-то предстоящих назначениях или об изменении лечения. Я еще не знал о прогулках и досуге и в первый понедельник не попросил их назначить, пришлось ждать пятницы. Досуг был только в четверг, длился 2 часа. Под досугом подразумевается посещение другого корпуса, где в общей комнате можно было порисовать, играть в настольный теннис, в настольный хоккей, шахматы, шашки, было немного логических задач, был больший выбор книг, одну разрешали унести в отделение.

Чтобы понимать, насколько это лучше: в нашем отделении были только книги, домино и нарды. Никаких раскрасок, карандашей, ручек — только по разрешению врача и под присмотром медперсонала: например, записать номера, которые не помнишь наизусть. Хотя некоторые протаскивали и прятали. В общей столовой был телевизор, можно было включать только образовательные и развлекательные каналы. Я в целом не любитель телевизионных передач, а от комедий ТНТ из 2010-х или телеканала «Мульт» уже подташнивало. Еще из развлечений: ходить из одного конца коридора в другой, смотреть в окошко на зеленые деревья и заниматься ретроспекцией. Через 1,5 недели мне уже было так скучно, что я вспомнил про зарядку и продолжил заниматься йогой, сколько позволяло тело.

Книги стали моими спасителями от становления овощем. Я давно так не зачитывался: прочитал где-то 9—10 за 3 недели. В отделении были исторические и приключенческие романы, мелодрамы и, конечно, сборник Евангелий, стопка православных журналов и несколько книг Дарьи Донцовой. Сначала у меня был образовательный интерес, но на 4—5 книге начал сдуваться — тяжело читать нелюбимые жанры в таком объеме. Я больше люблю вымышленные миры, какие-то острые социальные проблемы, образовательную литературу. Когда кто-то вернул на полку «Солярис» Лема, то прочитал его взахлеб за день. Потом откопал русское фэнтези «класса Б» по типу попаданцев, обрадовался. Следующей стала экзотика — собрание рассказов югославских (издание 1982 года) авторов.

Но досуге я побывал 2 раза. В первый наслаждался задачками: никогда не любил эти задачи со спичками, а тут прям в радость — и раскрасками. Рисую я не очень, но цветов и моторики действительно не хватало. Во второй раз неожиданно нашел «Сильмариллион» Толкина в отвратительном издании 1993 году из Баку: я очень соскучился по сложному чтению, это было каким-то интеллектуальным спасением. Читать «Сильмариллион» — это как читать Ветхий завет с чужеродными названиями из другого языка, только без глав с перечислением колен израилевых и как храм строить.

Прогулки предполагались 2 раза в день: до обеда и после тихого часа, он был с 14 до 16. На деле это зависело от занятости медперсонала: сопровождали на прогулки минимум 2 медработника. 1 санитар должен всегда сидеть напротив надзорной палаты (в ней были лежачие пациенты и те, кто еще «не пришел в себя»), 1 сидел на посещении пациентов. Посещения, или свиданки, в будни были с 16 до 19, на выходных еще с 11 до 13. В будни младшего медперсонала было 4-5 человек, а вот в выходные 3, редко 4 человека. То есть по факту в выходные гуляли только когда на смене было 4 человека, а в будни — только вечером, так как в первой половине 1—2 санитара водили пациентов на процедуры.

У меня первая прогулка была на 11—12 день пребывания — и это было восхитительно. Помните, как пахло в вагонах плацкарта, когда садились солдаты? Вот такое амбре в палате стояло постоянно, кроме банного дня. Поэтому глоток свежего воздуха становился не просто не выражением — это был буквально глоток именно свежего воздуха. В ту прогулку практики осознанности включились на 200%: я внимательно слушал окружающие запахи и звуки, тер листья, чтобы услышать вот этот свежий травяной аромат, несколько взял с собой в отделение, мял тополиный пух, сидел и наблюдал за голубями и муравьями. В общем, тогда было очень приятно, но сейчас вспоминается с какой-то жалостью к себе.

С 16 до ужина в 18, а потом и до 21 было свободное время: можно со всеми посмотреть телевизор, ходить по коридору, читать, ну и, конечно же, спать. В 21 раздавали таблетки, в 22 выключали свет — отбой.

По поводу запахов: помимо пота некоторые пациенты, пардон, с удовольствием пускали ветра, еще по вечерам стоял запах сигарет. Вообще, на территории больницы запрещено курение. Но медперсонал относились, видимо, с пониманием к курящим и в отсутствие врачей закрывали на это глаза. Среди курящих была какая-то своя система, что-то между дедовщиной и АУЕ. Старожилы, которых медперсонал знали хорошо, помогали в уборке палат: им разрешали ходить часто, с некоторыми санитары даже делились сигаретами, не знаю, за какие заслуги. Остальным старожилы давали курить, только если те протаскивали сигареты с посещений или делились едой из передачек.

Передачи с едой раздавали в 16, можно было забрать после свидания в отделение — по идее их должны были осматривать. Как кто протаскивал сигареты — не знаю, но прятали они их обычно в матрасах. Курили какие-то тяжелые сигареты, мне напомнило ужасный запах «Беломора» из детства. Курили в туалете, но проветривали только через окна, вытяжку включать было нельзя. Поэтому по вечерам запах раздавался по всему коридору.

Банный день был по понедельникам: всех заставляли мыться, давали одноразовые мочалки, гель для душа, меняли нательное и постельное белье. В душевой помещалось 2 человека, обязательно следил санитар, дверь в душевую тоже не закрывалась. С бельем были проблемы: у меня были одни и те же носки все 3 недели, в какой-то день не хватало маек. Стирать открыто белье не разрешали, но вечером, когда не следили, можно было постирать в раковине с жидким мылом. Малоподвижных дополнительно мыли 1—2 раза в неделю, чтобы избежать пролежней. В остальные дни нескольким людям по принципу «кто первый спросил» давали подмыться (без мыла, водой) в 20:00—20:30, но это зависело от настроения санитара-мужчины. Одну неделю мне удалось помыться 4 раза, а в последнюю только один: планово отключали горячую воду, бойлера на всех не хватало.

Пациенты были… разные. Был агрессивный, на всех ругающийся дедушка, который имитировал хромоту. Был мужчина, который ходил по коридору, разговаривал сам с собой и смеялся. Был умственно-отсталый мальчик, которому только исполнилось 18. В надзорной палате был дед, на которого постоянно жаловались санитары: когда он хотел сходить по-маленькому, то специально снимал памперс и делал это на подушку — приходилось менять постель ежедневно. Некоторые месяцами ждали решений суда по поводу опекунства, дееспособности, судебной экспертизы. Один говорил, что лежит уже полтора года. Как ни странно, медперсонал подтверждали его слова.

Со мной в палате лежали А., который просыпался только поесть и не разговаривал, очень тревожный Л., который не следил за гигиеной и про которого шептались, что он педофил — не могу ничего сказать. Д. страдал алкогольной и наркотической зависимостью, заведующая на осмотре сетовала, что он к ним зачастил. Р. только исполнилось 18, страдал шизофрений, но на него хорошо действовала терапия. М. и Н. тоже страдали шизофренией, до них я и не знал, что это заболевание так обостряется по вечерам: М. пророчил мусульманское нашествие и наказания за грехи наши в разговоре с Р., вслух считал, сколько тысяч лет ему осталось жить. Н. считал себя потомком главы преступных группировок, видного корейского предпринимателя, ведуном, Хароном (да, перевозчиком душ), блюстителем демонических контрактов — иногда несколькими сразу, иногда кем-то одним. М. и Н. могли синхронизировались: Н. расторгал контракты с дьяволом у М., М. рассказывал ему истории его происхождения, а однажды они пошли вместе в столовую «кастовать файерболы».

С. боялся света по вечерам, прятался под одеяло, протяжно и раздражающе звал посидеть с ним до отбоя независимо от ответа. За время моего пребывания его успели выписать, а через 2 недели — снова принять. У К. я впервые увидел депрессию тяжелой формы: он лежал более 45 дней, ему подбирали несколько раз терапию, он не спал, но лежал весь день, ел столько, чтобы на него не ругались.

На 2 неделе у кого-то оказались то ли клопы какие, то ли чесотка: несколько дней подряд в отделение приходила дерматолог, обрабатывали обязательно матрасы этим средством от клещей, которое пахнет бензином — до меня они, благо, не добрались.

Медперсонал на самом деле были неплохие. Пока не поймут, что ты более-менее спокойный и адекватный и не запомнят, могут прикрикнуть, поругаться — потом уже спокойно говорят и относятся. Тут никого не били, только агрессивных из надзорной палаты могли проводить обратно. Орали на тех, кто слишком обнаглел курить: ходили толпами в туалет, не давали сходить некурящим и подобное. Медсестер в будние дни было 2 плюс процедурная до 16, в выходные — только одна.

Некоторые медсестры адекватно реагировали на просьбы, часть были озлобленные. Меня продуло ночью где-то на 7—8 день, заболела голова — у меня были раньше мигрени и это была она, дошло до 7/10 баллов. В тот день медсестра адекватно отреагировала и дала цитрамон (обезболивающие и жаропонижающие сильнее парацетамола медсестра самостоятельно не может выдать, только по назначению врача), потом даже спросила, помогло или нет. В другой день меня послали. Но я упертый, с 3 захода дали парацетамол.

Еще неприятные моменты: у медсестер на посту есть доступ к историям болезни. Одна медсестра прям в коридоре меня спросила, зачем я совершал попытку суицида в подробностях. Две санитарки спросили, как я от терапевта докатился сюда, до психбольницы. Один пациент от кого-то подслушал, что у меня медицинское образование, и заговаривал при скоплении людей — не очень приятно.

А вот все врачи были компетентные и адекватные, проявляли чудеса деонтологии. Ни разу от них не услышал оценочных суждений по отношению ко мне или к моим действиям. Когда расспрашивали об отношениях, адекватно реагировали. Четко объяснили, почему пришли к такому диагнозу, назначили такие таблетки (меня сняли с антидепрессантов и перевели на нормотимик и антипсихотик) и что мне делать дальше, куда оформляться.

Ко мне на посещения приходили 3 раза. В первый — подруга, которая меня разыскивала по больницам, благодаря ей я смог записать номера близких (не помнил их наизусть), и позвонить маме и другу. Потом она уехала в отпуск. В отделении звонить можно было только с 16 до 19 со стационарного телефона, только на московские номера, один раз и длительностью 3 минуты. Иногда получалось позвонить 2 раза. Разговоры выходили телеграфного типа, если начинал спрашивать «как дела» и подобное, могли прикрикнуть.

Второй раз семья проезжала через Москву в отпуск (они живут в Мурманской области) и мама смогла заехать на посещение на 2 часа: на 11 день поговорить длительно с адекватными людьми было словно ухватиться за соломинку.

В те же выходные хотел прийти мой друг и принести несколько книг: по историческим корням сказки и «Старшую Эдду». В ту смену была самая озлобленная медсестра: не пустила его, так как не считается родственником, и не пропустила книги, якобы они странного содержания. Это меня очень выбило эмоционально. Иронично, что в этот же день сосед по палате смог протащить альбом для рисования и цветные карандаши. Что-то мне подсказывает, что карандашом можно совершить больше опасных действий, чем книгой. Спасли врачи: заведующая оставила указание на посту, кого ко мне можно пускать и разрешила передавать книги.

Третий раз уже был почти перед выпиской: только мне тогда еще не сказали, когда выписка. Мы с подругой до сих пор шутим, что в июне оба съездили на курорт: она — в Сочи, а я в психушку. Шутки шутками, но опыт такой себе, не представляю, как люди сидят в тюрьме с таким ограничением в свободе. Я был готов лезть на стенку уже после 10 дня.

Последние две палаты в отделении на 2 и 3 человека когда-то предполагались как VIP: там были отдельные душевая и туалет, кондиционер, шкафы, холодильники. Правда, ничего из этого не работало. Кроме шкафов. Туда переводили тех, кто выписывается совсем скоро, меня перевели за 5 дней до выписки. Это было большое облегчение: нет этих ужасных запахов, меньше людей.

Выписали меня 20 июня в середине дня, врач все объяснила, выдали таблетки на 1 неделю и направление в ПНД. Тут я удивился: в обычных больницах выдают на руки выписной эпикриз, где перечислены все диагнозы, результаты обследований, лечение, рекомендации. В направлении в ПНД был только номер диагноза — пограничного расстройства личности, но в беседе мне озвучили еще шизоидное расстройство. Еще там была общая информация и лечение, которое давали в стационаре, только на латыни. В таком виде предполагается, что это информация для врача.

Подняли все мои вещи со склада, дали переодеться, санитарка отвела на КПП — все, улыбка не сползала с лица несколько дней.

Так как Т⁠—⁠Ж все же о финансах, решил посчитать, во сколько бы мне мог обойтись такой курорт по прейскуранту больницы. Всего у меня было:

1. 6 полных консультаций психиатра. За повторные консультации частного психиатра амбулаторно я плачу 3500 руб. Примерно столько же стоит первичный прием психиатра в стационаре, повторные — по 2000 руб.
2. 1 психопатологическое исследование. Со мной поговорила врач-психотерапевт, потом была куча тестов: на мышление, внимание, восприятие и еще что-то. Как я сейчас, поискав прейскуранты, узнал, есть краткая и полная версия, для диагностики расстройств требуется полная. Краткая стоит 1500—4000 руб., полная — 6000—9000 руб. Клиники используют кучу названий: экспериментально-психологическое (ЭПИ), психотерапевтическое, клинико-психологическое — в общем, с корнем «психо». Главное, что проводить его могут только врач-психотерапевт или клинический психолог.
3. По 1 консультации терапевта, невролога и офтальмолога.
4. Осмотры дерматовенеролога: их было 4—5 без консультации, поэтому укажу только стоимость первичного приема.
5. Взятие анализов при поступлении: мазок на COVID-19 и дифтерию, мазок на кишечную группу, общий анализ мочи, общий анализ крови и обычный набор на биохимию — эти исследования мне проговаривали. Но так как выписку не дают, точно набор исследований перечислить не могу.
6. Из исследований было только ЭКГ и рентгенография органов грудной клетки — «флюшка».
7. С пребыванием в палате, питанием и уходом сложно. В бюджетном психиатрическом стационаре в принципе не может быть отдельных палат: двери должны быть открыты, туалет и душевые только общие, открытые, еда под присмотром. Но в прейскуранте есть услуга «индивидуального ухода» от 1500 руб. в сутки в зависимости от сложности. Погуглил частные клиники: от 8000 руб./сутки и выше с волшебными условиями. Пребывание в терапевтическом стационаре в моем вузе стоит 2300 руб./сутки. Сделаем скидку и будем считать, что мое пребывание обходилось в 1000 руб./сутки.

Лучше бы эти деньги пошли на поездку в Пятигорск, например. Но зато теперь есть что внукам рассказать и над чем посмеяться.