Жалею, что мало навещала маму в больнице
Этот текст написан в Сообществе, бережно отредактирован и оформлен по стандартам редакции
Где-то до 24 лет я жила с родителями, а после снимала квартиры и иногда возвращалась домой.
Мою семью нельзя назвать образцово-показательной. Папа — человек с алкогольной зависимостью, тревожный, любую проблему возводит до катастрофы и не скупится на самые изощренные слова и оскорбления в моменты гнева. Мама — человек добрый, достаточно скромный и закрытый, она часто уделяла внимание мужу, а о своих нуждах и проблемах никогда не говорила.
Весной прошлого года у моей мамы обнаружили рак желчных протоков печени. Как мы уже позже догадались, симптомы присутствовали долгое время, но она никогда не обращала на них внимания. Мама все время бегала за папой, а потом за двумя детьми — именно в таком порядке.
Обнаружили рак безобразно просто. Мама пришла на работу в больницу — да, она все это время была среди врачей, — а коллеги спросили у нее: «Хорошо ли ты себя чувствуешь?» Они задали этот вопрос, потому что мамины руки, ноги и даже белки глаз были желтыми.
Болезнь развивалась стремительно. Маму ждало несколько обследований. Сначала она обратилась за помощью в первую больницу, где ей сделали две операции за два месяца. Только сейчас я понимаю, с какой быстротой все это на нее обрушилось.
После выписки из первой больницы маме стало лучше. Она ждала направления во вторую — уже для лечения рака. В первой врачи купировали симптомы болезни, спасли маму от накопления билирубина, или, как это еще называют, механической желтухи.
В то время я немного воодушевилась и даже не стала отменять поездку в Петербург на месяц — я живу в Беларуси. Мама попросила меня побыть в Минске до ее выписки из первой больницы. Сказала, что ей так будет немного спокойнее. Я же тогда не отнеслась к этому с нужным вниманием и всей серьезностью. Я сожалею об этом, ведь мама так редко о чем-то просила.
В тот месяц мама вернулась домой. За ней ухаживал отец — да, именно тот, которого я описала выше. Перед моим отъездом из Питера он позвонил и сказал: «Все плохо, мама совсем не та».
Я прилетела домой поздно ночью. Я боялась увидеть маму. Мне было одновременно стыдно и страшно. Когда я увидела ее, мне показалось, что все во мне упало на пол. Она очень похудела, выглядела как при анорексии: кожа серая, глаза и щеки впали. Но при этом мама еще пробовала мне улыбаться. Мы поговорили, я постаралась быть сильной. Шутила, что с завтрашнего дня у нее начнется эксклюзивный уход и только пятизвездочные супы. После я зашла в свою комнату и горько зарыдала. Где-то в голове у меня пронеслась мысль о том, что это начало конца.
Так мы жили где-то больше недели. Мама плохо ела, часто спала. Иногда она чувствовала себя чуть бодрее обычного. Близилась дата ее направления во вторую больницу.
Когда мы туда ехали, у меня промелькнула еще одна мысль: «Мама не вернется домой».
Признаюсь: я правда не знаю, откуда она взялась. Она возникла будто ниоткуда и встала в моем сознании сразу сложенной фразой.
И вот мама оказалась в больнице. Мне стало полегче. Я была искренне рада, что теперь она будет под присмотром врачей. Я приезжала к ней, навещала, но нечасто, так как больница была на другом конце города. К тому же каждый раз, когда я спрашивала: «Может, приехать и что-то привезти?», мама отвечала, что ей ничего не нужно, у нее все есть.
Потом произошел инцидент: папа выгнал меня из дома. Он сказал много грубейших слов по отношению к дочери и закончил тем, чтобы я собирала вещи. Я заехала к маме, рассказала ей о сложившейся ситуации, но не делая из этого проблемы. Кажется, тогда она тоже расстроилась. В тот же день папа сильно выпил и потерял большое количество денег: возможно, их у него украли. Об этом мама тоже узнала, о чем я невероятно жалею.
Я не жила дома все то время, пока мама находилась в больнице. Ей продолжали делать операции, на которые меня не допускали, и постоянно ставили кардиостимулятор, ибо сердце во время них стало плохо биться. Маме лечили инфекцию с помощью специальных трубок, которые выводили желчь прямо из ее печени.
Как-то мы ехали на встречу с другом моего парня, и наш путь пролегал мимо больницы, где лежала моя мама. Мы заехали туда, и я пробыла у нее около 40 минут. Тогда я еще не знала, что это последние 40 минут, которые я проведу с мамой.
В день перед операцией она была в хорошем настроении — или пыталась в нем быть. Мы переписывались в «Телеграме» и беседовали о стиральной машине. Потом я предложила приехать к ней, на что мама ответила: «Да зачем ты поедешь». И я как-то замялась и согласилась этого не делать. Мы договорились, что после операции я сразу буду у нее.
В день маминой операции я проснулась где-то в девять утра. Зашла в «Телеграме» в наш диалог, где было одно сообщение — это гифка, на которой нарисованный кролик отпускает воздушные поцелуи. Я ответила маме, что держу за нее кулачки и что все будет хорошо. Это сообщение она уже не прочитала.
Чем дольше длился этот день, тем больше я чувствовала себя странно. Я ощущала какую-то распирающую агонию внутри тела, была как будто наполнена энергией, которую мне некуда деть. Вечером это дошло до пика. Где-то глубоко внутри неуверенный голос успокаивал меня, что все хорошо, не надо требовать от мамы, чтобы она сразу выходила на связь.
Следующим утром меня разбудил звонок от папы. Он сообщил, что мама умирает. Оказалось, что ей удалили почти всю печень, а после того, как зашили, у нее открылось кровотечение, которое то ли поздно заметили, то ли поздно купировали. В результате врачи дали 1% вероятности того, что мама будет жить.
Мир вокруг меня рухнул весь и сразу. Все затихло.
Я припоминала вечернюю агонию и связала это с мамой. Я подумала, что это странное ощущение — она, что прощалась со мной.
Мама была в реанимации, на искусственном жизнеобеспечении. Из-за большой потери крови ее было невозможно привести в сознание. Мой брат приехал из деревни, где ухаживал за бабушкой, и мы собирались ехать к маме. Но не успели.
Помню, как на похоронах я поправляла на маме платок и обратила внимание, что пальцы на ее руках были синими. Тогда я осознала ясно и сильно: «Она умерла почти сразу после операции».
Я очень и очень жалею, что не смогла быть с мамой рядом во все те моменты, когда ей было плохо, одиноко и больно. Ей не хватало моей поддержки и смелости прямо попросить о ней, а мне — ума, чтобы прислушаться к своему чутью, которое говорило мне обо всем этом. Я жалею, что уехала в Питер и не побыла с ней последний месяц дома. Я очень хотела бы проводить с ней время чаще, потому что знаю, что при мне она позволяла себе быть немного слабой и при этом оставаться настоящей, не стесняться поехать на такси, когда своим сотрудникам говорила: «Без проблем, дойду сама». Жалею, что ей пришлось пройти через все это одной, а рядом редко был человек, на которого она могла бы положиться.
Я не задавала вопросы в воздух «за что?» и «почему ты нас оставила?». Все было слишком очевидно: при всей той жизни с таким мужем и с постоянными болями в течение полугода уйти было самым простым решением всех проблем. Когда я дотронулась до мамы в последний раз при прощании, я попросила ее не волноваться о нас, ибо она и так отдала всю жизнь и время другим.
