Я летаю на само­дельном самолете по Арктике и изучаю животных: почему это не работа мечты

Я решила изучать животных в пять лет. Сейчас я кандидат биологических наук и старший научный сотрудник Центра кольцевания птиц Института проблем экологии и эволюции. Много лет работаю в Арктике и регулярно уезжаю в длительные экспедиции.

Вдвоем с пилотом Георгием Киртаевым на самодельном легком гидросамолете мы преодолели тысячи километров от Соловков до Восточной Чукотки. В экспедициях считаем количество водоплавающих птиц, прослеживаем их миграционные пути, проводим оценку неисследованных территорий.

Для Т⁠—⁠Ж и издания «Такие дела» я рассказала, как пришла в профессию, за что полюбила гусей и как обстоят дела с охраной природы в России.

Я родилась в Москве в 1976 году. Мой папа математик, а мама — инженер-электронщик. Еще у меня есть младший брат Лев. По меркам СССР наша семья была богатой — дедушка, Иосиф Львович Розенфельд, был известным ученым-академиком. Мы имели все блага: квартиру, машину, дачу.

В детстве олицетворением несвободы для меня был детский сад. В нем я чувствовала себя как в тюрьме: нужно было есть невкусную еду, спать по расписанию и ходить парами. Казалось, что насилие над личностью начинается уже оттуда.

Пришлось приложить усилия, чтобы прекратить это. К счастью, бабушка согласилась сидеть со мной и братом и водить нас в секции и кружки: мы занимались фигурным катанием, горными лыжами, музыкой.

Мне кажется, я родилась с мыслью, что хочу изучать зверей и птиц. В детстве отказывалась читать книги, если они были «не про животных». В пять лет решила, что буду зоологом и пойду учиться на биологический факультет МГУ.

В семь лет я поступила во французскую спецшколу, где часть предметов велась на этом языке. Учиться было так интересно, что я плакала, когда начинались каникулы. Хотя мы жили в СССР, нас не мучили коммунистическими идеями и пионерией. Мы знали все о французской коммунистической партии, но не догадывались, как обстоят дела в Советском Союзе. Я до сих пор с нежностью вспоминаю школу, где меня научили главному — учиться.

В 1989 году, когда мне было 13 лет, родители решили эмигрировать в Израиль — у нас еврейские корни, благодаря чему мы получили гражданство этой страны. Мама и папа объясняли, что им надоело «государство абсурда», как характеризовал СССР писатель Сергей Довлатов.

Мне пришлось поехать с ними, хотя я сразу сказала, что не буду там жить. Помню чудовищное чувство, что у меня отнимают волю, самостоятельность, ведь я почему-то должна строить свою жизнь по чужой указке.

Я прожила в Израиле год и два месяца. Было сложно: я все отрицала, находилась в сильном стрессе и не хотела ни с кем общаться. Училась дома сама по учебникам, которые присылали по почте из московской школы. Вернувшись, я хотела сдать экзамены и поступить обратно в свой класс.

Потом началась война в Персидском заливе  . Помню, что иногда нам с семьей приходилось просыпаться среди ночи от звука сирены, надевать противогаз и прятаться в убежище. Но мы относились к этому с юмором.

Я потратила много сил и нервов, чтобы убедить маму и папу отпустить меня обратно в Россию. И у меня получилось. В Москве я стала жить с бабушкой и тетей и учиться в той же школе, что раньше. Родители очень за меня переживали и помогали деньгами.

С бабушкой мы ладили. Она очаровывала всех: и академиков, и генералов, и милиционеров, и рабочих. А еще в тот период у меня появилось увлечение: я содержала дома разных животных. Бедная бабушка безропотно терпела у себя в квартире не только собаку, но и змей, лягушек, рыбок и птичек. И всех она искренне любила и помогала за ними ухаживать.

В 1993 году я сдала экзамены и поступила на биологический факультет МГУ. На втором курсе выбрала кафедру зоологии позвоночных  и общей экологии. В то время туда предпочитали набирать мальчиков, потому что это была престижная «полевая кафедра». Впрочем, меня приняли без проблем: я точно знала, чего хочу, и этот напор чувствовался.

В университете я сразу вступила в Дружину по охране природы — популярную в то время молодежную организацию, которую курировал известный ботаник Вадим Тихомиров. Мы ездили по разным областям, но чаще всего — на север Подмосковья в заказник «Журавлиная родина». В нем мы обследовали местность, проводили учеты журавлей и ловили нарушителей режима.

В Дружине мы с моей собакой Сандером учились работать в поле. Еще я разбиралась в бюрократических тонкостях, связанных с охраной природы, — например, как написать обоснование для создания особо охраняемой природной территории и помочь сформировать ее.

После первого курса было две полевых практики: одна на Звенигородской, вторая — на Беломорской биологических станциях.

На втором курсе мне захотелось самостоятельности, и я добилась индивидуальной практики. Так поехала в заповедник «Остров Врангеля» на Чукотку. Для этого требовалось получить задания от каждой кафедры на факультете, выполнить их на острове и по возвращении представить результаты.

Университет такие поездки не оплачивал, поэтому я сама накопила деньги на билеты — уже не помню сколько. Это сыграло решающую роль: я вложила свои средства, поэтому дирекция не смогла приказать мне, чем заниматься. Им очень хотелось, чтобы я помогала в исследовании леммингов  . Сама же я выбрала заниматься белыми гусями: на острове сохранилась единственная в Азии крупная колония этих птиц.

Я провела незабываемые месяцы на острове Врангеля. Сначала работала в стационаре «Пик Тундровый», рядом с которым находилась колония. Там я считала гнезда и смотрела, сколько в них яиц, метила их и мерила, определяла по подскорлуповым оболочкам, сколько птенцов успешно вылупились, и считала покидающие колонию выводки.

Затем я кольцевала и метила белых гусей в Тундре Академии  вместе с коллегами из США. Они приехали на остров по совместной программе по мониторингу и кольцеванию этого вида. Птицы гнездятся на острове, а зимуют в Северной Америке.

В тот момент я поняла, что гуси — это мое. Меня поразили эти птицы: они отличаются от других уникальным социальным поведением. Еще они похожи на людей: так, все гуси, казарки и лебеди моногамны, их пары сохраняются на много лет, а иногда даже на всю жизнь.

Первую миграцию птенцы обязательно совершают вместе с родителями: те показывают, куда лететь. Связи между ними иногда тоже сохраняются на много лет.

Практика на острове была интересным опытом.

Из-за задержки вертолета я даже опоздала на практику по зоологии беспозвоночных: эта кафедра не дала задание в поездку, его нужно было выполнить в Москве. Я приехала, когда отработка уже закончилась, и меня хотели отчислить. К счастью, все обошлось: задание перенесли на следующий год.

Связь с островом Врангеля осталась у меня надолго. Уже потом по собранным на нем пробам мы с коллегами делали исследования питания не только гусей, но и овцебыков  , северных оленей и леммингов. Уникальный остров, как мне кажется, будет вечно задавать вопросы ученым.

В университете мне платили стипендию, но ее не хватало. Я решила подрабатывать, чтобы не зависеть от родителей. Какое-то время занималась промышленным альпинизмом и уборкой квартир, но вскоре это надоело — больше привлекал интеллектуальный труд. Я стала давать частные уроки французского и делать переводы. Работала в журналах «Пари-Матч» и «Золотой Мустанг», подрабатывала синхронным переводчиком на выставках собак и кошек и семинарах по конному спорту.

На третьем курсе я поехала в экспедицию на западный Таймыр, в бассейн реки Пура. Это была совместная поездка по изучению краснозобой казарки норильского НИИСХ Крайнего Севера  , РАН и Слимбриджского треста водоплавающих птиц  . В нашей команде, кроме меня и Якова Кокорева из Норильска, были голландец, ирландец и шотландка.

В этой экспедиции мне пришлось выучить английский язык. После он тоже пригодился в работе: я переводила ветеринарные учебники, пособия о том, как ухаживать за домашними животными, и даже художественную литературу. Еще английский понадобился, когда я начала участвовать в зарубежных конференциях.

Несмотря на нестабильную экономическую и политическую ситуацию в стране после развала СССР, университетские годы можно назвать лучшими в моей жизни. Пал железный занавес, и мы смогли сотрудничать с учеными всего мира.

В 1998 году я окончила университет и поступила в аспирантуру в Институт проблем экологии и эволюции имени А. Н. Северцова РАН. Там и осталась работать.

Как ученого меня интересуют экология и миграция гусеобразных, их защита в масштабе пролетных путей. Охрана широко мигрирующих видов, таких как перелетные птицы, — трудное дело. Ведь они преодолевают десятки тысяч километров, и их путь пролегает через территории разных стран. В каждой — свое законодательство, заповедники и охранный статус разных видов.

Если мы будем охранять какой-то вид или популяцию в России, а на пролете в другом государстве ее будут стрелять — или наоборот, — не получится глобально защитить птиц. Поэтому такая работа подразумевает обязательное международное сотрудничество.

Со мной трудится команда из четырех человек: пилот, ГИС-специалист  , специалисты по статистике и базам данных. Мы придерживаемся метода бесконтактного наблюдения за птицами — с 2010 года используем в работе легкую авиацию. Маленькие самолеты дают возможность приближаться к гусеобразным, не пугая их. Мы подлетаем к птицам, фотографируем, а потом на основе снимков производим подсчет.

В 2016 году наш пилот Георгий Киртаев построил легкий гидросамолет, который позволяет летать на одной скорости с птицами. Также он может садиться и взлетать с неподготовленных площадок: со снега, льда и воды. Благодаря этому сильно повысилось качество наших учетов и обследований.

Мы сталкиваемся и с трудностями. Например, не везде в России можно купить пригодный для самолета качественный бензин АИ 95. Еще часто приходится долго ждать летной погоды.

Полевых пилотов легкой авиации мало, ведь научиться этому сложно и не каждый готов надолго оставить дом. Нам повезло: пилоту Георгию нравится путешествовать с пользой. Он любит изучать птиц и решать сложные задачи: управлять самолетом в разных погодных условиях, совершенствовать его конструкцию.

У нашей команды есть главное правило: мы не герои и выступаем за безопасность для всех участников экспедиции. Так, наш самолет всегда находится недалеко от заправок и мы летаем только в хорошую погоду. С собой берем спальники, палатки, котелок, спутниковый трекер и телефон, запас еды и воды.

Но даже при полной подготовке нельзя избежать непредвиденных ситуаций. Например, однажды мы с пилотом летели в условиях плохой видимости. К счастью, это не привело ни к каким последствиям: нам удалось увидеть землю и сориентироваться, так как площадка была знакомой.

Еще иногда приходится встречаться с белыми медведями. Эти животные могут повредить самолет — такое случалось уже не единожды. Наши надувные поплавки почему-то напоминают медведям тюленей, их основную добычу. Поэтому они их рвут.

Мне нравится моя профессия, так как я могу отключиться от городской жизни и находиться рядом с природой, в естественной среде. Но, если говорить глобально, полевая зоология умирает, ведь такая работа подходит далеко не всем. Молодые биологи хотят изучать все в комфортных условиях: в лаборатории или сидя за компьютером.

Многие студенты-зоологи сейчас не видят животных, с которыми работают. Почти никто не хочет ехать на три месяца в тундру, жить в отрыве от интернета и прочих благ цивилизации.

Студенты изучают животных по компьютерным моделям. Но исходные данные для них можно получить только в полевых условиях. Без этого не добиться достоверного результата.

Для получения этих данных мы с командой и работаем. На их основе даем регионам рекомендации по сохранению разных видов животных: рассказываем, как их правильно расселять и охранять, контролировать численность, как уменьшить угрозы в период размножения и выявлять главные места этих угроз.

Например, с 2020 по 2023 годы сотрудничали с проектом Ямало-Ненецкого автономного округа по сохранению овцебыков в природном парке «Ингилор». Оценивали вольерную популяцию, а еще с воздуха искали и фотографировали вольно живущих особей, которых до этого выпустили из питомника.

Округу нужны были рекомендации по дальнейшей работе питомника и принципам расселения овцебыка на Ямале. Мы проводили исследования пастбищ, метили животных и делали генетические исследования.

Все овцебыки, которые есть в России, — потомки нескольких особей, завезенных из США и Канады. Это может провоцировать недостаток генетического разнообразия. Из-за близкородственного скрещивания есть риски развития болезней.

Мы сравнили генетические показатели овцебыков с острова Врангеля, полуострова Таймыр и Ямала. Так выяснили, что на Ямале уровень инбридинга  не так высок, как, например, на острове Врангеля.

Еще мы подготовили рекомендации, на каких территориях Ямала лучше выпускать овцебыков и как правильно это делать.

В августе 2024 года завершилась наша последняя экспедиция, которая длилась три месяца. Мы с пилотом Георгием облетели Магаданскую область, Чукотку и Камчатку, чтобы оценить состояние популяции обыкновенной гаги  тихоокеанского подвида, описать птиц Корякского заповедника и подсчитать китов и белух в Охотском и Беринговом морях.

Сейчас мой ориентир в работе — Северная Америка. Там получается проводить хороший мониторинг на больших территориях: США, Канада, Мексика. Например, на Аляске работает 11 экипажей легких самолетов, которые занимаются только водоплавающими птицами. В то время как в России есть лишь мы с пилотом Георгием.

Еще в Северной Америке есть Советы по пролетным путям. Они разрабатывают планы по охране водоплавающих птиц: помогают создавать охраняемые территории, а также контролируют охоту. Для защиты птиц во время миграции Северная Америка сотрудничает с другими странами. Есть, например, партнерство по Восточно-Азиатско-Австралийскому пролетному пути, EAAFP. Оно объединяет организации из стран Юго-Восточной Азии, Японии, Китая, Австралии, Новой Зеландии и США.

Мне хочется, чтобы и Россия присоединялась к таким партнерствам и соглашениям как равноправный участник, а не наблюдатель. Но пока страна не планирует вступать в международные соглашения по мигрирующим птицам.

Охраной природы в России сейчас занимается Министерство природных ресурсов и экологии, но я считаю, что это должна делать отдельная служба. Нельзя смешивать животных и нефть, газ, воду.

Необходимы два отдельных ведомства. Одно должно курировать заповедники и другие охраняемые территории, по аналогии со Службой национальных парков США, а другое — заниматься использованием и сохранением диких животных, подобно Службе охраны рыбных ресурсов и диких животных в США.

Мы с командой можем лишь рекомендовать государству, какие изменения можно и нужно вносить в Красные книги регионов и России, в законы «Об охоте» и «О животном мире». Хочется, чтобы оно к нам прислушивалось. Но пока этого не происходит.

Еще одна проблема в сфере охраны природы — бюрократизация. Это касается не только России, но и других стран. Государства выделяют деньги на определенный срок. По его окончании птица по-прежнему нуждается в охране, но это никому не интересно. Чаще всего на первом месте стоит отчетность, а не сохранение вида.

Денег на науку и охрану природы в России выделяют все меньше. В 2021 году упразднили гранты от Российского фонда фундаментальных исследований  . Теперь он присоединен к Российскому научному фонду, поэтому поддержку могут получить лишь крупные проекты под руководством уже известных ученых.

С февраля 2022 года работать стало сложнее. Больше нет возможности сотрудничать по зарубежным проектам, нельзя получать иностранные гранты. И, увы, мы привыкаем жить так, хотя стараемся продолжать заниматься своим делом.

В 2025 году мы хотим снова поработать на острове Врангеля. Нужно будет провести учеты гусеобразных и околоводных птиц и обследовать труднодоступные участки острова на наличие оленей и овцебыков. Я вернусь туда спустя 30 лет.