«Некоторые гово­рили, что не люблю родину»: с чем я столкнулась, когда делала выставку о мигрантах

Я живу в Магадане — и здесь, как и в городах по всей России, работает много мигрантов.

Регион динамично развивается: у нас много строек, добывают золото. Все это требует рабочих рук, и компании нанимают сотрудников из Средней Азии. Многим местным это не нравится: люди шипят на продавцов фруктов или таксистов, большинство из которых — приезжие.

Я мультидисциплинарная художница  и работаю с социальными темами. В 2020 году у меня появилась идея сделать выставку о мигрантах. В 2021 я презентовала ее в «Ельцин-центре» в Екатеринбурге, а в 2023 — провела в родном городе. Расскажу, почему решила посвятить экспозицию этой теме, с какими трудностями столкнулась, за что меня критиковали зрители и искусствоведы — и чему я научилась.

Я родилась в поселке Оротукан в Магаданской области в 1987 году. С детства любила рисовать и что-то делать руками. В грустном подростковом периоде всегда носила с собой блокнотик, чтобы там калякать. Но тогда было принято выбирать «нормальную» профессию, и я решила, что хочу стать молекулярным биологом: мечтала найти лекарство от какой-нибудь болезни и всех спасти.

Учиться хотела в Новосибирске. Мои родители были в разводе, мы с мамой жили небогато, поэтому для экономии я поехала одна. Так в 17 лет, в 2004 году, я прилетела из маленького поселка в большой город.

Я не смогла поступить в медицинский вуз: не хватило нескольких баллов до бюджета. Попробовала подать документы в другие институты, и меня приняли на две специальности: на морского инженера-судоводителя в Новосибирскую государственную академию водного транспорта и на факультет дизайна и компьютерной графики.

Я выбрала первую, поскольку мне там сказали, что не берут женщин: мол, «баба на корабле — к беде». Меня возмутило, что в 21 веке можно не пустить в профессию из-за пола. Из чувства обостренной справедливости я дошла до декана и устроила скандал. Наш курс стал первым, куда зачислили девочек: вместе со мной поступили еще две абитуриентки.

Я не прошла медкомиссию на специальность судоводителя, поэтому стала учиться на морского инженера-судомеханика широкого профиля. Я успешно справлялась 3,5 года — сдала сопромат  , делала всему курсу чертежи. А после мне стало скучно, и я поняла, что совершенно не хочу этим заниматься.

В 2007 году я сдала сессию и сразу после новогодних праздников забрала документы и вернулась в Магадан. Вместе со мной переехал однокурсник — мой парень и будущий муж. Я трудилась на разных работах, от администратора в ресторане до менеджера крупнейшего в городе табачного склада. В 2011 году у нас родилась дочь, и я ушла в декрет.

Это подарило мне судьбоносную передышку. Справедливо шутят, что декретный отпуск можно назвать отпуском так же, как электрический стул — стулом. Но я смогла отвлечься от работы и подумать, чего хочу от жизни. Поняла, что всегда мечтала делать что-то руками. Попробовала шить, и мне понравилось, но хотелось заниматься этим творчески, а не утилитарно. В итоге вернулась в живопись.

Я пошла на курсы рисования, потом занималась с художниками в мастерских. Академическое образование смогла получить не сразу: уроки очные, а у меня был маленький ребенок. Занималась традиционной живописью, с 2013 года участвовала в выставках Союза художников, в 2017 меня приняли в объединение. Уже позже пришла к современному искусству и в 2021—2022 годах отучилась онлайн на этом факультете в высшей школе «Среда обучения»  .

Сейчас искусство — моя основная деятельность. В 2014 году я стала работать в «Маг-Си Интернешнл» — Тихоокеанской рыбопромышленной компании. Ее руководитель Михаил Котов стал нашим местным Саввой Мамонтовым  , теперь это дело продолжает и его преемник Николай Котов.

Компания поддерживает искусство в нашем регионе: нанимает художников, дает заказы, предоставляет мастерские выпускникам колледжа искусств. Это значимая помощь, причем не только для начинающих: даже в середине карьеры немногим удается жить на средства от продажи работ.

Я стала одной из тех, кому компания помогает держаться на плаву. Меня пригласили работать художником-оформителем и стали платить зарплату. Изначально я расписывала стены и делала мозаику, после начала писать картины как корпоративный художник.

Я работаю в разных областях: занимаюсь керамикой, графикой, скульптурой, видеоартом и текстилем. Самое любимое и основное — живопись, причем довольно традиционная, можно сказать архаичная. Это ставит меня в уязвимую позицию на территории современного искусства: многие считают, что мой подход устарел. Но я выбираю наиболее доступный простому человеку язык искусства, потому что уверена: оно не должно быть элитарным.

Я эмпат, не могу не реагировать на социальные проблемы — просто вовлекаюсь. Мое искусство обращено на человека: его мысли, чувства и проблемы. Например, одна из моих работ — серия «Непричастность» — посвящена человеческому безразличию. Считаю равнодушие одним из самых страшных пороков, который ведет ко всему злу на Земле. Если мы безразличны к чужой боли, то становимся ее соучастниками.

В 2019 году меня пригласили на салон изящных искусств, посвященный Африке, во французский город Ла-Рошель. Я начала размышлять: что я, жительница Магадана, могу нарисовать об этом континенте? Поняла, что в голову приходят только банальности: рассвет над саванной, жирафы, голодные дети, революции, пирамиды, древние маски и лихорадка Эбола.

Я нарисовала узор из этих стереотипов, а на переднем плане, как символ чего-то неизменного и стабильного, изобразила статуэтку материнского и женского начала — такие часто находили при раскопках в Африке. Работу назвала «Все, что я знаю об Африке, — это стереотипы».

Я боялась, что мою самоиронию не поймут и работу плохо примут. Особенно стало тревожно, когда увидела, что многие из картин на выставке как раз отражают какие-то из этих стереотипов. Но, к своему удивлению, я взяла Гран-при. Видимо, жюри оказался близок мой честный подход.

В 2020 году я шла с тренировки и поздоровалась с уборщицей-мигранткой в фитнес-клубе. Она была удивлена, что ее заметили. Эта реакция меня покоробила. Я понадеялась: может, показалось? Но после стала приглядываться и убедилась: она привыкла, что ее воспринимают как пустое место.

Тогда я стала подмечать: и другие мигранты ведут себя так же. Поздоровалась с нашим дворником — для него мое приветствие тоже было неожиданностью.

Я решила провести небольшое исследование и разобраться с тем, что увидела и почувствовала. Попросила соседей по подъезду, коллег и других людей описать своего дворника. В основном собеседники отвечали одинаково: мигрант, одет в спецовку. Не могли назвать ни возраст, ни какие-то отличительные черты — высокий или низкий, полный или худой, с бородой или без.

Я стала читать об этом феномене, и оказалось, что это типичная ситуация. Так, в 2005 году грабители украли крупную партию бриллиантов в аэропорту Амстердама, переодевшись в сотрудников одной из авиакомпаний. Еще я читала про преступников, которые надевали костюмы швейцаров. Это работало, потому что мы привыкли не замечать обслуживающий персонал.

Но во время моего исследования я столкнулась с другой проблемой. Собеседников раздражал мой вопрос. Они не понимали, зачем я обращаю внимание на мигрантов. 95% разговоров начиналось с «Я не расист, но…»

Я решила довести свое исследование до конца и высказаться на эту тему как художник. У многих «маленьких» людей — мигрантов, людей с инвалидностью, простых работяг — нет голоса, чтобы их увидели и услышали. За них должно говорить искусство.

Одной картины или произведения было недостаточно, чтобы охватить такую сложную и неоднозначную тему. Тогда решила сделать выставку, которую назвала «Оранжевый шум».

Я продумала концепцию, где разные произведения работают вместе и дополняют друг друга. Сделала несколько изделий из керамики — копии предметов низкого быта, например каску, доширак и лепешку. Подготовила пять текстильных скульптур — надетых на манекены оранжевых жилеток: будто бы внутри есть человек, но они пустые.

На них нанесла национальные вышивки народов Средней Азии. Я ненавижу вышивать: было ощущение, будто я сама себя наказываю непонятно за что. Но мне было важно пережить опыт скучного и монотонного труда и лучше понять своих героев — тех, кто ежедневно метет улицы, сортирует овощи и тоже не очень доволен своей работой.

Также я нарисовала семь живописных полотен. Все, кроме одного, представляли собой оммажи  . Я решила обратиться к зрителю через знакомые каждому образы из истории живописи, чтобы перенести «маленького» незаметного человека на территорию искусства. Так я задаю вопрос: а в этом случае мои герои становятся значимыми?

Например, картина «Вавилон 2.0» — отсылка на «Вавилонскую башню» нидерландского живописца Питера Брейгеля Старшего, но в современном прочтении. Вместо завоевателя Нимрода  инспектировать строительный объект приходит проверяющий из прокуратуры. Строитель не падает ниц, а стоит на коленях, потому что работает. Но башня так же обваливается — это символизирует общество, которое постоянно рушится из-за системных ошибок, хотя его непрерывно строят.

Интересная история у картины «Оранжевый шум», которая дала название выставке. Она изображает толпу людей в жилетках и касках с одинаковым лицом. Героя для этой картины я нашла на стройке. Договорилась с руководством сфотографировать рабочего, но все наотрез отказывались — боялись, что я могу им навредить. Начальник даже обещал засчитать дополнительную смену, но это не помогало. Согласился только один смельчак — он и попал на картину.

Единственная не-оммажная работа — картина «Пап, мы соскучились». Я дописала всю серию и поняла, что показала мигрантов в России, но не хватает взгляда с другой стороны. Мне захотелось нарисовать детей, которые ждут их дома. На картине — холодильник в восточной квартирке, к которому дети прикрепляют портреты папы магнитиками, привезенными из Москвы.

Серию я старалась делать без морализаторства. Не претендую на четкие ответы ни от себя, ни от зрителя. Последним я разместила полотно, где на газетной бумаге напечатаны вырезки из статей о мигрантах на разные темы — от их преступлений до продажи людей в бытовое рабство. Поверх, через всю картину, нанесла надпись: «Я могу об этом не думать». Я просто предлагаю посмотреть на проблему, а вовлекаться или нет — право зрителя.

Все картины были крупноформатными — от метра в длину, потому что мне хотелось сделать парадный портрет непарадного человека. Поэтому подготовка выставки шла около года, не считая предварительной мыслительной работы. Весь проект сделала за свои деньги, без спонсоров. Не считала, сколько потратила: у меня плохо с финансовой грамотностью и не хотела расстраиваться из-за суммы.

Также я позаботилась о сопровождающих выставку текстах — кураторском  и описаниях экспонатов. Их перевели на языки стран, откуда к нам обычно едут мигранты: таджикский, узбекский, казахский и киргизский. Еще все подписи адаптировали в формат easy-to-read — так называется текст, подходящий для людей с ментальными особенностями или тех, для кого русский — неродной.

Я хотела представить «Оранжевый шум» на большой площадке с широкой аудиторией. Отправила запросы во многие московские галереи, но получила отказы. Отвечали, что нравятся мои работы, но не готовы к такой остросоциальной теме.

И я вспомнила о «Ельцин-центре» в Екатеринбурге, который всегда позиционировал себя как смелую площадку. Помню, как из центра позвонили и спросили, не боюсь ли я проводить такую выставку. Я ответила, что нет, и задала им тот же вопрос.

Опасений было два. Во-первых, такая острая тема может вызвать неоднозначные реакции у аудитории. Во-вторых, некоторые современные искусствоведы, особенно либеральные и прогрессивные, считают: другие не вправе рассказывать о каком-то опыте, если с ними его не случалось. Например, о бездомных может говорить только тот, кто сам жил или живет на улице, — иначе это культурная апроприация  . Даже в инклюзивном отделе «Ельцин-центра» сомневались, уместно ли брать мой проект.

Я считаю такой подход перегибом. Как я уже говорила, искусство должно давать голос тем, кого обычно не слышат. Те же художники-передвижники  рассказывали о жизни простого бедного люда. Никто не считал культурной апроприацией то, что сытый живописец изобразил тянущих на себе бочку воды голодных детях, — наоборот, картина Василия Перова «Тройка» сейчас во всех учебниках.

В результате выставка открылась 18 ноября 2021 года и продлилась месяц. Было приятно, что она породила волну мероприятий в «Ельцин-центре». Сотрудники провели круглый стол по вопросам миграции с крутыми лекторами, устроили несколько кинопоказов по теме — в том числе фильма о современном рабстве в Москве. Мне сказали, что давно хотели начать такой разговор, но побаивались и не знали, как подступиться.

В 2023 году при поддержке «Маг-Си Интернешнл» я провела выставку «Оранжевый шум» в Магадане, в галерее современного искусства «Металлист». С иронией приурочила ее к Международному дню труда — 1 Мая. Она тоже длилась месяц.

Специально для этой выставки подготовила четыре гигантских баннера. Два из них были полностью покрыты портретами мигрантов из нашего города — репортажными фотографиями за работой с указанием имени и страны. А на двух других были собраны оранжевые элементы, которые были у людей на униформе и в инвентаре — как калейдоскоп.

Создать такую «стену славы» тех, кого обычно не замечают, оказалось непросто. В основном я находила героев в больших магазинах и на продовольственных базах. Пробовала договариваться о съемках сама, но это было трудно. Представьте: приходит к вам человек с улицы и хочет сфотографировать сотрудников, причем только мигрантов.

Нередко слышала, что я дура и мне нечего делать — лучше бы русских снимала. Очень помогло мое руководство, которое по своим каналам договорилось с другими компаниями. Даже не возьмусь считать, сколько всего компаний я посетила, прежде чем сняла около 85 портретов.

Часто бывало, что удавалось договориться с руководством, а сами герои отказывались сниматься. В основном боялись проблем с законом. Особенно смущало, что я собиралась подписать их имена и страны. Хотя переживать было не о чем — все работали легально. Женщины смущались, что они плохо выглядят. Спрашивали: «Зачем вы снимаете, как я морковку перебираю? Я же некрасивая!» Бывало, пытались убежать.

Но были и те, кто охотно фотографировался, — в основном, мужчины. Они приглаживали бороду, спрашивали, хорошо ли смотрятся в кадре, просили снять красиво. Такие щеголи!

Я приглашала на выставку всех, кого снимала. К сожалению, дошли единицы. Галерея работает до шести, и у многих не было возможности добраться из-за работы. Но даже те, у кого находилось время, кажется, чувствовали себя неловко. Я видела, что им комфортнее, когда в зале больше никого не было.

Я проводила экскурсии по выставке и замечала, что мигранты с интересом разглядывали экспонаты и задавали вопросы: с кого писали портрет, откуда этот человек, кто делал вышивки. Делились своими наблюдениями: «О, это Дева Мария? Как интересно, я понял!» Ни от кого не услышала негатива, как этого опасались сторонники теории культурной апроприации.

От российских посетителей я, наоборот, услышала много критики. Даже при том, что высказать негатив в лицо решаются только смелые. Я к этому готовилась, но было и несколько ударов под дых.

Тяжело, когда интеллигентнейший на вид человек, от которого ожидаешь образованности и открытых взглядов, начинает обвинять тебя и говорить расистские глупости. Например, заявляет, что все мигранты невоспитанные. Но разве не бывает приезжих из российской провинции, которые уверены, что ведут себя круто, а на деле — просто некультурно? Я старалась пропускать такие высказывания мимо ушей.

Однажды на экскурсию по выставке в Магадане привезли делегацию важных чиновников из других городов. Один сказал, что в его дальневосточном городке вообще не стоит вопрос миграции и нет ни одного приезжего. Позже я специально поискала информацию: иностранных рабочих у них достаточно. Ему просто хотелось заявить, что я надумала проблему.

Некоторые даже говорили, что я не люблю родину, раз делаю искусство не о «наших» русских людях. Но я считаю, что моя выставка — о нас и для нас. Я создавала ее, чтобы общество обратило внимание на эту тему. Специально использовала образцы западноевропейской живописи, потому что обращалась именно к нашей аудитории.

Мигрантом сегодня может стать каждый, даже внутри страны: кто-то бежит от боевых действий, кто-то — за лучшей жизнью. Когда попадаешь в новое общество, сталкиваешься со страхом отторжения, чувствуешь себя во враждебной среде — а среда может не принять. Моя выставка не только о приезжих из Средней Азии.

Было и много хороших отзывов. Посетители благодарили за неравнодушие и за то, что я решилась говорить о миграции. Многие удивлялись моей смелости. В 2024 году я участвовала в правительственном конкурсе «Арктическая стартап-экспедиция» в номинации современного искусства. На нем презентовала «Оранжевый шум» и еще один исследовательский проект о своей родине. Жюри оценивало работы без указания их авторства.

Когда я выиграла, ко мне подошла одна из судей. Она поделилась, что считала мои работы мужскими. И пояснила: «Женщине за такие темы браться страшно. Вас же могут зашибить».

Кто-то из посетителей выставки признавался, что поймал себя на имперском высокомерии: мол, мигранты — не те люди, на которых стоит тратить время. Хотя нет ничего быстрее вежливости: сказал «добрый вечер» или «спасибо» — и всем хорошо. Некоторые рассказывали, что после выставки стали здороваться и желать хорошего дня дворникам, таксистам или грузчикам — и получали добрые фразы в ответ.

Одна женщина даже расплакалась на открытии у картины «Пап, мы соскучились». Она рассказала, что поняла: все мы, в общем, одинаковые, для всех нас дети — наше всё. В такие моменты чувствую: я трудилась не зря.

Выставка «Оранжевый шум» сильно повлияла на меня. Теперь я перестала бояться сложных и больших проектов. Понимаю, что мне хватит воли и выдержки работать над воплощением идеи полтора или два года.

Я убедилась, что мигранты — такие же разные, как и мы: есть зашуганные и забитые, а есть активные и цветущие. Кто-то озлобился — возможно, его неоднократно «били», и он стал «бить» в ответ. А еще поняла, что между нами гораздо меньше различий, чем может показаться.

Экспонаты «Оранжевого шума» хранятся у меня в мастерской. Ничего из этой серии я не продавала. На мой взгляд, все они работают только вместе и неправильно их разделять. Когда я только взялась за этот проект, мой руководитель спросил: «Зачем ты это делаешь? Это же никто никогда не купит». Я ответила, что не все в жизни делается ради денег.

В 2022 году у руководства моей компании возникла мысль, что Магадану нужно арт-пространство — у нас есть только небольшая галерея. Его начали строить, а мне предложили стать руководителем. С тех пор готовлю его к открытию — предположительно, весной 2025 года.

Тема первой выставки — «Магадан за гранью мифа». Мы предложили современным деятелям искусства, которые не были в нашем городе, рассказать о нем. Принимали работы до 1 декабря и получили много откликов.

Для меня руководство арт-пространством — продолжение социальной деятельности. Нам предстоит вырастить в людях любовь к искусству. Будем проводить лекции и мастер-классы — например, учить рисовать с натуры или резать кость. Планируем устраивать экскурсии для школьников. На одной из первых расскажем, почему «Черный квадрат» Малевича — это искусство. Нам часто задают этот вопрос.

Также я готовлюсь работать над новым проектом — выставкой о подопечных детского дома для ребят с инвалидностью. В тяжелый для нашей семьи период там несколько месяцев провела моя сестра, у нее были синдром Ретта  , ДЦП  и эпилепсия. Она страдала всю жизнь и умерла в 22 года.

Эта история — моя самая болезненная точка, и я чувствую, что мне нужно в нее пойти. Пока только подступаюсь и обдумываю. В подготовительной части проекта я распишу изнутри детский дом и буду работать с его подопечными. Когда я первый раз приехала туда, ревела час без остановки. Не знаю, как я справлюсь, но чувствую, что мне это обязательно нужно. Хочу сделать выставку — в память о моей сестренке и чтобы помочь детям.