«Казалось, что ничего в Москве не добьюсь»: как я пережила переезд и поверила в себя

Адаптироваться к жизни после переезда в большой город непросто.

Особенно если это сопровождается стремлением быть всегда и во всем первым. Статистика говорит, что перфекционизм свойственен каждому третьему жителю планеты.

Читательница Тинькофф Журнала рассказала, с какими трудностями она столкнулась при смене места жительства и преодолении синдрома отличника. Ей пришлось обратиться к нескольким специалистам и потратить на психотерапию около 60 000 ₽. Вот ее история.

Я выросла в Нижнем Новгороде, а лет пять назад поступила на политологию в НИУ ВШЭ и уехала в Москву. Переезд давался очень тяжело. Случилось будто все и сразу: я вышла из длительных отношений и поссорилась с лучшим другом, сильно переживала сепарацию от родителей, а еще чувствовала себя чужой в большой и недружелюбной столице.

Тяжелее всего далась адаптация к роли «второго в городе». До поступления я дважды становилась призером Всероссийской олимпиады школьников по обществознанию и, конечно, считала себя самой умной. В своей олимпиадной вузовской группе об этом пришлось быстро забыть.

Учеба мне давалась, но морально было тяжело. Я не чувствовала поддержки одногруппников — они казались снобами. Из показательного — по итогам первого полугодия я вошла в топ-5 по успеваемости, и один приятель возмутился: «Каким боком ты попала так высоко, а не я?»

Не помогали и родители — они тоже тяжело переживали мой отъезд, обижались, что редко приезжаю, хотя я приезжала раз в полторы недели.

Наконец, я начала общаться со странными ребятами с четвертого курса, которые самоутверждались за мой счет: постоянно напоминали, что я ничего не понимаю в этой жизни.

Один из них в какой-то момент признался мне в чувствах и начал терроризировать словами в духе «никто не полюбит тебя так, как я», «ты должна меньше общаться с друзьями и больше — со мной». Тогда я еще не знала понятия «абьюзер» и не знала, как действовать.

Например, он мог зайти в мою комнату в общежитии, пока я на парах, и ждать моего возвращения. А потом, когда я приходила, отказывался уходить. Как-то раз мы с соседкой смотрели какой-то фильм, и я закрылась от него. Он устроил шоу — стучал в дверь, пока мне не стало стыдно перед соседкой и не пришлось открыть.

Таких ситуаций было очень много. Но я продолжала общаться с ним. В первую очередь — из-за одиночества. Ну а потом уже наложилась усталость и дала ростки мысль «он взрослый, умный, мне без него не справиться».

И когда мне по десять раз на дню указывают на все мои якобы недостатки, появляется ощущение, что мне реально что-то нужно в себе исправлять. В результате я все время чувствую себя маленькой, глупой, во всем виноватой и очень несчастной.

В универе я выгорела после первого же семестра и перестала ездить на пары, отношения с родителями стали натянутыми и болезненными, а мой парень-старшекурсник окончательно убедил меня в том, что я никому, кроме него, не нужна.

Я поняла, что что-то не так, когда обнаружила, что могу целый день не вставать с кровати и играть в онлайн-тетрис до тех пор, пока в голове не останется ни одной мысли. Но решилась пойти на терапию только через полгода — к началу второго курса.

В этом мне помог новый молодой человек. Мы познакомились с ним еще в школе, на заключительном этапе Всероссийской олимпиады по обществознанию. И сразу друг другу понравились, но встречаться почему-то не стали. А потом поступили в один и тот же вуз, попали в одно общежитие, да и вращались в одной компании. Наверное, это была судьба.

Он с первого же дня очень уважительно относился к моим личным границам — например, не лез в мои разборки с абьюзивным бывшим, которые продолжались еще какое-то время после расставания. Он просто напомнил мне, что меня есть за что любить, что я достойна заботы.

К тому моменту я и сама понимала, что мне нужно к психологу: я прошла опросник Бека онлайн. Судя по результатам, у меня были симптомы депрессии.

Первая попытка терапии была неудачной. Я сходила на пару сеансов к бесплатному психологу от универа. Рассказала о том, что чувствую себя очень подавленно и не могу начать ничего делать, а в ответ услышала: «Ну вы же понимаете, что, если не возьмете себя в руки, ничего не изменится?» Хорошо хоть, что мне не пришлось отдавать за это деньги.

Дальше к поискам подключился мой молодой человек — через знакомых он нашел специалиста, которая работала с московскими олимпиадниками и понимала все эти загоны про «я недостаточно хорош». Сессия у нее стоила всего 2000 ₽. По московским меркам это были смешные деньги, и я согласилась.

Я ходила к терапевту полтора года, но консультации были очень нерегулярными: как только мне становилось лучше, я могла месяцами не появляться. Зато при депрессивных эпизодах хотела ходить хоть каждый день. Сейчас я понимаю, что это ненормальная практика, но тогда даже это было прорывом.

До терапии я видела только поверхностные причины своей депрессии: я одна в Москве, пережила отношения с абьюзером. Но во время сеансов стало понятно, что наложилось все подряд: отношения с родителями, психологическая травма, ощущение своей бездарности — почему-то казалось, что ничего я в этой Москве не добьюсь.

На сессиях мы много говорили про мое детство — кажется, так всегда бывает, когда приходишь на терапию впервые. Я училась проживать детские травмы, о которых до этого ни с кем не могла поговорить, много плакала и рефлексировала.

Терапия тогда решала очень важную задачу: я могла рассказать обо всем и встретить безоговорочную поддержку и понимание. Это чувство было для меня абсолютно новым. Еще терапевт постоянно меня подбадривала и хвалила — могла на полном серьезе доказывать, что я огромная молодец, потому что заставила себя встать с кровати и сходить на прогулку. Конечно, это помогало.

На первых порах такая комфортная терапия была именно тем, чем нужно. Но напрягало, что терапевт не поддерживает моего желания сходить к психиатру. Тем временем меня мучили панические атаки и истерики, которые могли длиться по два-три часа. В какой-то момент я поняла, что, возможно, ей просто не хватает нужной квалификации для работы именно с проблемами на стыке психологии и психиатрии, и решила сменить специалиста.

В итоге нашла девушку, которая специализируется на когнитивно-поведенческой терапии. Прожить свои травмы — это важно, но наступает момент, когда хочется начать действовать и что-то активно менять.

Тогда я тратила на терапию 3000 ₽ за сеанс, в среднем ходила два раза в месяц. Также обращалась к психиатру, которая подобрала мне препараты. Стоимость сеанса у этого специалиста была около 4000 ₽. Всего я потратила на терапию около 60 000 ₽.

Самой важной, наверное, была консультация, на которой я впервые услышала это мейнстримное сейчас сравнение депрессии с «обычной» болезнью. Помню, как терапевт сказала мне: «Когда у тебя температура и ты не можешь встать с кровати, ты не ругаешь себя, а отдыхаешь и принимаешь помощь. Почему, когда тебе эмоционально плохо и ты не можешь встать с кровати, ты только начинаешь сильнее себя мучить?» Да, очевидная мысль, но мне понадобились месяцы, чтобы ее осознать и принять. И это был первый шаг к здоровым отношениям с собой.

Инсайтов, конечно, было много. Помню, как я наконец собралась с духом обсудить свои абьюзивные отношения и готовилась услышать, какой мой бывший все-таки ужасный человек, а терапевт неожиданно сказала, что плохих или хороших людей не бывает — они просто совершают поступки, а их оценка полностью зависит от твоего восприятия.

Я тогда была жутко возмущена и весь сеанс с пеной у рта доказывала, что есть объективно плохие люди, достойные всяческого осуждения и порицания. Результат у встречи был неожиданный: терапевт сказала, что злость — это, кажется, мое крайне ресурсное состояние и мне следует чаще вступать в контакт с этой эмоцией. Кстати, об этом же мне часто говорит и новый специалист — учит принимать свою теневую сторону.

Упражнения по налаживанию контакта с моей темной стороной были нужны, чтобы не копить негативные эмоции в себе. Их суть такая: я какое-то время должна думать о том, что меня бесит, а потом выплескивать энергию — бить стены, рвать бумагу и так далее. Еще терапевт учила меня выражать свои негативные эмоции в конфликте — не начинать плакать и закрываться, а открыто выражать недовольство.

Гипотеза терапевта была в том, что одна из причин моего состояния — нежелание проговаривать и проживать негативные эмоции, которые просто копятся внутри. Но в процессе быстро выяснилось, что важнее проработать тревожность.

С тревожностью я много работала и продолжаю работать: писала списки самых больших своих страхов, а потом рисовала в голове сценарии типа «что будет, если это все же случится», делала и делаю дыхательные практики, рационализирую свои тревоги.

В декабре 2021 года мне поставили диагноз «тревожно-депрессивное расстройство». Я принимала антидепрессанты, противотревожные, а также нейролептики. Лечение продолжала до конца 2023 года. Обязательно планирую вернуться на терапию, когда будут время и силы, просто с более конкретными запросами.

Главный результат в том, что я перестала постоянно считать себя недостаточно хорошей. Это как минимум помогает в работе — теперь я не боюсь продвигать свои идеи и браться за сложные задачи. А еще мне больше не кажется, что я навсегда останусь на обочине жизни, ведь я недостаточно умная, целеустремленная и так далее.

Я полностью отпустила ситуацию с учебой: перестала гнаться за оценками и сосредоточилась только на том, что интересно мне самой. В итоге выпускаюсь с тройками в дипломе, зато написала несколько хороших курсовых, ассистировала на вузовских курсах и преподавала социальные науки школьникам в различных учебных проектах. Все это способствовало адаптации к Москве — я больше не стремлюсь купить билет в один конец до родного города.

Но важно, конечно, понимать, что психотерапия не вылечила меня от всех бед. У меня все еще бывают жуткие периоды подавленности и апатии, я не могу назвать свои отношения с родителями гармоничными. В общем-то, даже три года терапии не смогли сделать из меня полностью здорового, счастливого человека. Но, кажется, это нормально.