Мнение: объективность педагога меняет отношение к учебе

С первого по четвертый класс я только и делала, что смотрела в окно.

Опадают листья? Можно было бы пошуршать ими.

Идет снег. Я могла бы лепить снеговика или замок.

Тает лед. Весело было бы попрыгать на замерзшей луже и посшибать льдинок с крыш. Ярко светит солнце. И что я тут делаю?

Мир за стенами школы казался мне куда более интересным. Я не могла понять, зачем мне нужно обводить трафарет уточки, если на дворе белый день и я могу просто спуститься по лестнице и отправиться домой. Поесть. Поспать. И не пририсовывать точку в виде глаза и линию в виде клюва, чтобы получить какую-нибудь оценку, которая зависит не столько от моих способностей, сколько от того, в каких отношениях мои родители и учитель. Объективные оценки. А что это?

Мне всегда нравилась математика. На школьном уровне в математике все предельно просто: сложение, вычитание, умножение и деление. Пять заданий. Пять ответов. Один неправильный. Четыре.

Это в теории. На практике же к перечисленным математическим операциям нередко добавляется человеческий фактор.

Например, плохое настроение. Пять заданий. Пять ответов. Один неправильный. Три.

Открытая неприязнь. Пять заданий. Пять ответов. Все правильные. Грязно. Два.

Хорошее настроение. Или что-нибудь еще. Пять заданий. Пять ответов. Ни одного правильного. См.

Основная проблема и одновременно благо в том, что в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется, а в жизни перемена мест может изменить если не все, то многое.

Я перешла в другую школу, и моя привычка смотреть в окно перешла со мной. К выученной любви наблюдать за сменой декораций за пределами ожидаемого от меня поведения добавилась еще одна: считать часы до того момента, когда я наконец смогу встать и пойти домой.

В средней школе я уже не замечала, как падают листья и как ярко светит солнце. И светит ли. Мне было абсолютно все равно. Я не испытывала искреннего интереса ни к книгам, о которых нам рассказывали, ни к формулам, которые нужно было учить наизусть, ни к одноклассникам, с которыми можно было провести время после школы.

Самой большой радостью для меня было остаться дома по причине болезни. И когда я возвращалась обратно, мне казалось, что все происходящее — какая-то неудачная шутка, в которой кричат, ругаются, отчитывают и постоянно напоминают тебе о каких-то обязанностях. Иногда я даже представляла, что вот-вот все встанут, выключится камера, оператор скажет: «Ну всё, все сцены на сегодня отсняли. Теперь все свободны. Приходите в следующем сезоне.» Мы похлопаем и разойдемся по домам. Жить свою жизнь, а не изображать искреннюю заинтересованность тем, чем, как я тогда думала, невозможно заинтересоваться.

В восьмом классе к нам пришел новый учитель по математике. Вроде бы, уже четвертый на момент моего пребывания в той школе. Первый учитель разжевывал материал так, что понимали даже те, кто не имел никаких способностей.

В его уравнении тоже были лишние переменные. Это был бывший классный руководитель моих одноклассников. И в его «а плюс б равно с» была еще и любовь к ученикам. Стоит сказать, что это было взаимно. Учились все.

Второй учитель руководствовался принципом «восемьдесят на двадцать», о котором я слышала еще не раз до выпуска из школы. Все новые темы он давал на дом, а на уроках мы писали контрольные и самостоятельные. Его уравнение звучало как «восемьдесят процентов самостоятельной работы, а двадцать процентов — это то число, которого тебе все время не хватает до отличного результата».

Третий учитель математики уволился по собственному желанию после громкого скандала. Его откровенная беседа на нематематические темы с семиклассниками оказала не совсем тот эффект, на который он, вероятно, рассчитывал.

К восьмому классу сложение и вычитание в пределах сотни оказались почти забытым рудиментом начального образования. Если на три года закрыть глаза и открыть их только тогда, когда пришло время сдавать ВПР, можно столкнуться со вполне ожидаемыми, но при этом совершенно неожиданными последствиями собственного бездействия.

Математику мы начали учить заново. Без лишних вопросов, скандалов и звонков родителям. Без истерик. Без драм. Без показательных хватаний за сердце на родительских собраниях. Без упреков. Без оценочных суждений. И без лишних переменных. Только ты. Учебник. Учитель. И математика.

Это уравнение, включающее меня, учебник, учителя и математику, на другом конце которого после равно стало расплывчато возникать пусть не светлое но хоть какое-то будущее, мне понравилось.

У моих одноклассников был год для того, чтобы вспомнить то, о чем они даже не подозревали, а у меня была возможность приходить на нулевой урок с понедельника по пятницу и один раз после всех уроков по субботам для того, чтобы решать олимпиадные задания.

Сколько раз я тогда посмотрела в окно? Кажется, один. Когда в субботу занятия отменились. И я с грустью подумала, что пора домой. Восьмой класс я каким-то чудом закончила на «отлично». Я связываю это с тем, что период моей трехгодичной адаптации наконец прошел, и я окончательно смирилась с тем, что в моем уравнении элемент «скука» появляется каждый раз, когда я не на математике. Если бы я попыталась описать свои школьные будни звуками, мне хватило бы одного метронома. Бах и Чайковский выходили в эфир только тогда, когда передо мной была очередная задачка повышенной сложности.

Скука в итоге взяла верх, и школу я бросила. Шутка. Перешла в новую, на которой сразу после моего выпуска повесили табличку о том, что в школе учатся одаренные дети. Через полгода ее сняли. Видимо, зачислили очередного скучающего.

Адаптироваться к новому месту и новым лицам времени не было. Нужно было готовиться к ГИА. Школа оказалась презабавнейшей. Контрольные нередко совпадали с количеством уроков, а после основных уроков я оставалась на дополнительные. Смотреть в окно в первые месяцы учебы было некогда, а во второй четверти оказалось, что скучать можно даже до, после и прямо во время очередного теста. Акклиматизация прошла успешно. Я позвонила учителю по математике из предыдущей школы, чтобы записаться к нему на дополнительные занятия.

В девятом классе главным моим развлечением помимо открывания окна нараспашку и призывания местных ветряных, дождевых и солнечных сущностей для избавления меня от скуки стали дополнительные занятия по математике. Половину эфира занимал метроном. Вторую половину — математика.

Мерный стук моей скуки был нарушен, наверное, как раз в тот момент, когда вопреки обычному «Делаем упражнение на странице 34» учитель по русскому и литературе поинтересовался у моего класса, есть ли желающие поучаствовать в научной конференции. В ретроспективе я бы назвала этот суррогат научных изысканий местного масштаба азиатскими мотивами с легким налетом Вагнера, однако, в тот момент я подумала, что исследования — это именно то, чего мне так не хватало.

С тех пор прошло уже более десяти лет, и гипотезу Римана я, конечно, не доказала (да и не то чтобы вообще пыталась). В последнем из моих дипломов (на момент 23.11.23) вообще написано, что я закончила филологию. Тем не менее, математика прелестным образом вписалась в общую концепцию моей диссертации под маской статистики и программирования. Теперь я преподаю в университете и занимаюсь исследованиями.

Смотреть в окно не то чтобы успеваю. Да что там, есть и спать не всегда есть время, потому что то статью надо срочно подать, то в конференции поучаствовать, а то вообще непредвиденные дела нарисовались, выполнить которые надо было еще года полтора назад, но никто про это и не догадывался. Весь эфир заняли какие-то ритмичные звуки тяжелого металла, где только и делают, что гроулят слово «Дедлайн» на репите. Словом, не скучаю.

Иногда я думаю о том, что если бы мне повезло чуть меньше, и я бы не встретила преподавателя, у которого в уравнении объективной оценки не было бы лишних переменных, возможно, и мое отношение к миру и обучению было бы другим. Но мне повезло.

Хотелось бы, чтобы у каждого в жизни был наставник, учитель, преподаватель, которого вспоминаешь с благодарностью спустя долгие и долгие годы. Спасибо.