«Знаю, чем помочь»: как я пострадала от насилия, а потом начала поддерживать других

В России до 75% пострадавших от насилия в семье — женщины. Я тоже была одной из них.

Я столкнулась с насилием еще в детстве. У меня были сложные отношения с мамой, и в моменты ссор она выгоняла меня из дома. Приходилось ночевать на улице или у друзей.

В 16 лет я пережила изнасилование, повлекшее беременность, и аборт. После в 19 лет снова забеременела, но на этот раз вышла замуж и родила сына. Супруг оказался монстром.

Мне удалось справиться с посттравматическим синдромом, отучиться на психолога и начать помогать людям в похожей ситуации. Для Т⁠—⁠Ж и издания «Такие дела» я рассказала свою историю и почему решила помогать другим.

Я родилась в Пятигорске в 1986 году, но через три года мы с мамой и папой переехали в Чебоксары. Для 1990-х годов моя семья была обеспеченной: у нас был большой коттедж, породистые собаки, куры и кролики. Иногда родителям какое-то время не выплачивали зарплату, но мы справлялись.

Со стороны казалось, что у нас все благополучно. Мама с папой исполняли свои формальные обязанности: хорошо одевали меня, следили за здоровьем, после восьмого класса отдали в элитную школу. При этом я никогда не чувствовала от них искреннего тепла.

Папа не вмешивался в мое воспитание, и мы почти не общались: он считал, что девочкой должна заниматься мать. С ней же у нас были сложные отношения. Она всегда хотела, чтобы я относилась к ней как к подруге и доверяла. Я могла поделиться с ней переживаниями и эмоциями, например пожаловаться на проблемы в отношениях с друзьями. Но вместо того, чтобы выслушать и дать совет, мама уходила ругаться с моими обидчиками, — и тем самым подрывала мое доверие.

Она хотела выглядеть хорошим родителем со стороны, но при этом могла проявлять жестокость. Однажды я вернулась из школы с сильными менструальными болями — мне было плохо, и я уснула. Когда мама пришла с работы и увидела, что я не помыла посуду, стащила меня с дивана и побила. Она не стала разбираться в том, что случилось.

Папа пытался ее остановить, но она его не слушала. В какой-то момент мама дала понять: если он за меня заступится, с ним произойдет то же самое. После этого он не вмешивался.

Мама могла еще и эмоционально давить на меня. Она находила мои личные дневники и при мне смеялась над написанным.

Главной проблемой было то, что я не понимала, как она отреагирует на любые мои действия.

В 13 лет в жизни параллельно происходило много потрясших меня событий. В нашей школе несколько учениц покончили жизнь самоубийством. Также мы с подругой попали под машину — я отделалась испугом, а она получила легкие травмы и какое-то время провела в больнице.

Еще в школе началась травля против меня: я была не такой «пацанкой», как другие, выделялась стремлением хорошо учиться. Многим это не нравилось.

В то время я часто была в подавленном состоянии, и однажды сказала маме, что не понимаю, почему чувствую апатию. После этого она обвинила меня во лжи: раз я не могла объяснить причину грусти, значит вру, и поэтому якобы не люблю ее.

Я была подростком и наговорила резкие вещи в ответ. Начался скандал, меня отлупили и выставили в ночной рубашке и калошах на мороз. Около 20 минут я плакала на улице, умоляла впустить меня, потому что было холодно.

После этого случая такие наказания стали происходить регулярно. Мама всегда якобы знала, что я чувствую. Если я называла эмоцию неправильно, начиналась ссора и меня выгоняли.

Было страшно: мы жили в одном из самых криминальных районов Чебоксар — даже скорая помощь приезжала туда не всегда, а полиция тем более. На улице было много людей с алкогольной и наркотической зависимостями. Зимой особенно часто ездили труповозки, поскольку кто-нибудь из соседей замерзал в алкогольном опьянении. Наш район в народе даже называли «кладбищем».

К 14—15 годам я перестала ждать, пока мама выгонит меня из дома, — собирала вещи и убегала сама после очередной ссоры. Всю ночь ходила по улицам, где иногда до меня домогались мужчины, — приходилось удирать от них тоже.

К этому же времени усилилась травля со стороны одноклассников. Некоторые из них провоцировали драки: меня били и мальчики, и девочки.

Я просила помощи у родителей, но они говорили, что я сама виновата, раз все против меня. Бороться с обидчиками помогали ребята из моего района, многие из них тоже были из неблагополучных семей. Я чувствовала себя в безопасности рядом с ними — это была хорошая компания, в которой меня поддерживали. Если мама выкидывала меня из дома, я шла к ним.

Однажды я поздно возвращалась после учебы, на улице был морозный февраль. Я встретила своих ребят и увидела среди них новенького парня, который стал знакомиться со мной и взялся проводить до дома. Я заранее спросила у друзей, можно ли ему доверять. Они ответили положительно, поэтому я согласилась дойти вместе.

Людей на улице не было. По дороге мы дурачились, играли в снежки. Но в какой-то момент он повалил меня на снег и стал стягивать штаны. Я попыталась сопротивляться: оттолкнуть, заплакать, закричать, но меня сильно трясло, и я физически не справилась.

После изнасилования он продолжал сидеть рядом со мной. Этот парень не посчитал, что сделал что-то плохое, даже посмеивался. Я плакала и думала только о том, что меня изобьют, если зайду домой в таком состоянии.

Насильник убедил ребят из нашей компании, что секс инициировала я. Меня все осуждали. Но я нашла в себе силы рассказать друзьям правду, хотя ради этого мне пришлось пережить насилие снова — в своих воспоминаниях. После тот парень пришел ко мне пьяный просить прощения. А через несколько недель я узнала, что беременна, и пришлось сказать об этом родителям. Я не уточнила, что это произошло после изнасилования.

На тот момент мне было 16 лет, поэтому мама отправила меня на аборт. Тогда я испытала шок: думала, если рожу, буду нужна хотя бы кому-то. Но делать это в таком возрасте было страшно. После аборта появились осложнения: начались кровотечения. Также стало тяжелее скрывать апатию, поэтому я снова столкнулась с непониманием мамы: она думала, что мне стоит радоваться и благодарить ее.

Я продолжала убегать из дома в периоды ссор. Дома меня по-прежнему никто не понимал, а любые эмоции были запрещены. По мнению мамы, я сама была виновата во всем происходящем. Когда сбегала, приходила к друзьям или гуляла одна по городу. Иногда знакомилась с парнями, которые могли пригласить к себе. Многие взамен просили секс, и я соглашалась.

До 19 лет я продолжала жить с родителями: обстановка не менялась, мы постоянно ссорились. К тому моменту я работала продавцом в салоне сотовой связи и зарабатывала хорошие деньги — иногда доходило до 50 000 ₽ в месяц. Для начала 2000-х это была приличная сумма. Однако я почти не видела этих денег: из-за чувства вины отдавала маме. Она говорила, что я обязана это делать.

После одной из ссор меня снова выставили из дома. Я ушла к другу, который часто меня поддерживал. Мы начали встречаться и жить вместе. В 2007 году я забеременела и вышла за него замуж. Это произошло под давлением моих родственников — быть женой и рожать ребенка мне не хотелось. Они говорили, что еще один аборт делать нельзя, а сын должен родиться в браке, чтобы соседи ничего не подумали.

Через какое-то время я ушла от мужа, потому что он часто выпивал и не приносил в семью денег. После этого была вынуждена вернуться домой. Документы на развод не подавала, потому что родители убедили меня, что нас не разведут, пока ребенку не исполнится три года. Это не так, но тогда я об этом не знала.

После расставания со стороны мужа началось эмоциональное насилие. Он звонил и говорил, что покончит с собой, поскольку не может жить без меня. Однажды после одного из таких звонков я пришла к нему домой и увидела его лежащим в состоянии опьянения, заглянула в телефон и нашла переписку с любовницей.

Когда муж понял, что наши отношения закончены, стал преследовать меня. Встречал утром по дороге на работу, уводил в лес и не отпускал, пока не добивался секса. Тогда я не подумала, что можно обратиться за помощью.

Однажды, пока я была на работе, он забрал нашего ребенка у моих родителей, чтобы погулять. После этого позвонил мне и сказал, что я никогда не увижу сына, если сейчас же не приду к нему.

Я сорвалась с работы, но когда пришла, сына не было рядом с мужем. Выяснилось, что его сестра увела ребенка к моим родителям. Муж встретил меня с ножом и словами: «Если ты не будешь моей, то не будешь ничьей». На фоне алкогольной зависимости ему стало казаться, что у меня есть другие мужчины. В тот же вечер он снова меня изнасиловал.

Я пыталась разорвать эту связь, но даже родственники говорили, что нужно терпеть. Они считали, что нельзя лишать ребенка отца, и обвиняли во всем меня. Я и сама начала чувствовать себя виноватой.

В какой-то момент преследования мужа прекратились, потому что он нашел себе другую женщину. Все это время мы были в браке. Я намеренно продемонстрировала мужу, что у меня тоже есть отношения: показала любовную переписку. Мне казалось, что так он наконец оставит меня в покое. Эффект был обратным — он снова стал меня преследовать. Все это происходило сезонами: весной и летом он «гулял», а осенью и зимой «бегал» за мной.

В это время я жила с родителями, и ссоры с мамой никуда не делись. После одного из конфликтов она выгнала меня из дома с сыном на руках. Я была вынуждена съехаться с мужем: не с кем было оставить ребенка, денег на няню тоже не было. Пока он сидел в декрете  , я работала.

Жизнь была невыносимой: муж пропивал сбережения и не следил за сыном в мое отсутствие. Однажды я пришла домой и увидела голодного сына, который ползал по квартире и плакал: муж потратил все оставленные мной деньги на пиво и спал пьяным. Еще в доме был включен радиатор, ребенок в любой момент мог подползти и обжечься.

Постепенно ситуация ухудшилась. В какой-то момент я стала равнодушна к поведению мужа — мы жили как чужие люди. Когда он увидел, что я перестала реагировать на его действия, снова начались избиения и изнасилования.

Из-за алкогольной зависимости у него появился бред: он всегда твердил, что у меня есть любовник. Нередко насилие видел и наш ребенок. Сын становился еще одним рычагом давления со стороны мужа: он знал, что я не буду активно сопротивляться при ребенке.

Мне хотелось оградить малыша от травмы. Поэтому однажды, когда муж ломился в дверь нашей квартиры пьяным, я вызвала полицию. Двое сотрудников убедили меня, что мне будет только хуже, если через пару дней мой партнер выйдет из-под ареста более злым. Затем ушли, даже не составив протокол.

Я не знала, что делать и куда обратиться. В моменты избиений и сексуального насилия я кричала, звала на помощь, делала все, чтобы соседи могли услышать. Но это не помогало.

В 2011 году я решилась на развод. Но даже после этого бывший муж не оставлял меня в покое — это продолжалось до 2014 года. Он мог выслеживать меня на улице, приходил ко мне на работу, из-за чего я была вынуждена прятаться и просить коллег соврать, что меня нет, стучался в квартиру. Приступы агрессии перемежались с просьбами вернуться и начать все сначала.

Однажды он вломился к нам с сыном домой и снова совершил насилие: взял меня за горло, прислонил к холодильнику и подвесил так, что я не доставала до пола ногами. Он душил и бил меня, пока я не попыталась дотянуться до ножа, который лежал на столе позади него. У меня не вышло, и я повисла на его руках, перестала реагировать на избиения. Тогда он оставил меня в покое.

На следующий день я честно призналась, что хотела его убить. Сначала он подумал, что это истерика, но когда понял, что я говорю серьезно, ушел.

Поддержки от родителей и других родственников я не получала. Они считали, что жена должна терпеть отца своего ребенка и стараться не выносить сор из избы.

В 2013 году я впервые задумалась о помощи другим. В июне увидела объявление о пропаже восьмилетнего мальчика Кости Кривошеева. Я не выходила на его поиски физически, но занялась распространением информации в группах пропавших детей в социальных сетях. Сначала самостоятельно, затем через поисковый отряд «ЛизаАлерт»  . Но те поиски закончились печально — Костю не нашли до сих пор.

Мое прошлое повлияло на решение помочь в поисках. Я вспомнила ситуацию, когда муж забрал сына и пригрозил, что я никогда его не увижу. К тому же я сама «бегунок» — часто сбегала из дома, будучи подростком. Я понимаю, что на улице ребенка не ждет ничего хорошего.

После этого случая я продолжила помогать онлайн с поисками пропавших людей. В 2014 году стала еще и выходить на улицу вместе с «ЛизаАлерт».

В память врезался случай, когда в 2016 году удалось отыскать молодого парня. Он один уехал из дома в неизвестном для родителей направлении, и мы искали его всем городом.

В один из дней волонтерства я расклеивала объявления и зашла на автовокзал. Сначала мне запретили что-либо клеить, но когда поняли, что это не реклама, посоветовали зайти в диспетчерскую и узнать, не видел ли кто-то пропавшего. Контролер междугороднего рейса узнала подростка и сказала, в какую сторону он уехал. Я записала информацию и передала координатору. После этого родственникам стало понятно, куда он выдвинулся. В этом месте его и нашли.

Была еще одна история, которая мне запомнилась. В городе пропала девочка-подросток: жители подозревали, что ее изнасиловали и убили. Но потом она нашлась. Оказалось, девочка ушла в загул и потерялась на улице. Тогда я еще раз убедилась, что для волонтеров неважно, по какой причине пропал человек. Важно, что ему может быть нужна помощь.

В 2017 году на тренировке я повредила колено. Тогда и узнала о врожденном заболевании, из-за которого перестала выходить на поиски. Несмотря на это, продолжаю помогать волонтерам: печатаю ориентировки и раздаю ребятам, которые выходят на улицы.

Параллельно в 2014 году я избавилась от преследований бывшего мужа и познакомилась с новым молодым человеком, за которого позже вышла замуж. Все стало налаживаться.

В тот момент мне наконец захотелось жить и узнавать что-то новое, а не выживать. Поэтому решила получить образование психолога. В это время в вузе появился дополнительный предмет — кризисная психология. Я узнала о комплексном посттравматическом стрессовом расстройстве, КПТСР  . Мы изучали признаки, характерные для этого заболевания, и многие из них совпали с моим состоянием: тревога, необоснованный страх.

Я решила обратиться к специалисту и узнать, что со мной происходит. После работы с психологом пошла к психиатру — он поставил такие диагнозы, как КПТСР и депрессия, и назначил лечение.

Полгода я находилась под наблюдением врача и принимала антидепрессанты. Кроме того, три с половиной года лечилась у психотерапевта. Это помогло мне принять ситуацию и понять, что я не виновата в происходившем со мной. За время лечения я окончила вуз и получила высшее образование психолога.

Поскольку я в ремиссии уже больше полугода, могу работать. Сейчас занимаюсь частной практикой: консультирую людей как психолог.

Параллельно с работой как психолог-волонтер помогаю людям в кризисном чат-боте Красного Креста. Моя задача — успокоить человека, выявить триггерные точки и правильно направить его к специалисту. Как человек, побывавший в такой ситуации, знаю, чем помочь. Образование психолога позволяет мне действовать правильно в зависимости от ситуации.

Однажды мне написала девушка, которая рассказала о насилии в семье по соседству от нее. Она не хотела вмешиваться в эту историю и подвергать себя опасности. Тогда я передала девушке список центров, куда можно обратиться за помощью. Она расклеила объявления в подъезде, чтобы соседи знали о существовании таких центров.

Когда я сама была в подобной ситуации и обращалась за помощью, например в полицию, насилие все равно продолжалось. Тогда я не знала, куда еще можно пойти.

В чат, в котором я работаю волонтером, пишут и те, кто имеет какое-либо заболевание и нуждается в поддержке и принятии диагноза. Бывает, что к нам обращаются подростки, которые чувствуют себя небезопасно в своей семье. В зависимости от того, какая у человека проблема, я могу направить его в другой центр поддержки, например в «ТыНеОдна»  , «Сестры»  , «Насилию.нет»*  .

Информирование помогает людям реже попадать в ситуации насилия. Чем больше люди слышат о том, каким оно бывает и как влияет на окружающих, тем чаще замечают его рядом с собой и адекватно и безопасно реагируют.

Волонтерство стало частью моей жизни. С помощью него я легче переживаю свой травмирующий опыт. Каждый вторник выделяю несколько часов на помощь другим. Чаще всего занимаюсь этим онлайн, но могу действовать и очно: после ситуации в «Крокусе» я два дня дежурила в представительстве Красного Креста, где помогала пострадавшим.

В будущем мне бы хотелось устроиться психологом в НКО. Я мечтаю, чтобы насилия в мире стало меньше.