«Врачи несовер­шенны — а наука помогает это преодо­леть»: как я лечу лимфомы и их изучаю

В 2022 году более 600 000 человек в мире столкнулись с лимфомой — онкологическим заболеванием иммунной системы.

Я врач-гематолог. С 2005 года занимаюсь лечением, а с 2010 — исследованием этого заболевания. Мы с коллегами из Национального медицинского исследовательского центра гематологии — НМИЦ гематологии — изучаем лимфомы, чтобы лечить их более эффективно.

В 2020 году один из наших проектов получил финансирование от «РакФонда»  . Мы выявили факторы, способные усложнить борьбу с одной из лимфом, и пробуем впервые в мировой практике применять для терапии определенный вид препаратов, которые раньше использовали только для других онкозаболеваний.

Расскажу подробнее о лечении и исследовании лимфом и том, как нас поддержал «РакФонд».

Я родилась в Майкопе в 1983 году. С детства чувствовала призвание к врачеванию, хотела быть либо доктором, либо следователем. Но на Кавказе второй путь был для меня закрыт: эта профессия там считается неженской. В 1999 году я поступила в Северо-Западный государственный медицинский университет им. И. И. Мечникова в Санкт-Петербурге.

Учеба подстегнула мою тягу к познанию. Я поняла, что слепо следовать чужим рекомендациям, отказаться от исследований и не искать новые пути лечения — не мой выбор. Из любопытства на четвертом курсе перевелась в Российский национальный исследовательский медицинский университет им Н. И. Пирогова в Москве: хотелось сравнить, как учат в обоих городах. Я окончила вуз в 2005 году.

Сразу после этого поступила в ординатуру по гематологии в НМИЦ гематологии. Выбрала эту область потому, что она и тогда, и сейчас была одной из самых динамично развивающихся. Если в терапии уже многое известно, то гематология и онкология стремительно прогрессируют и в них постоянно появляются новые данные.

В ординатуре я работала под руководством директора центра Андрея Ивановича Воробьева — первого министра здравоохранения России. В отделении лимфом, куда я попала, не только лечили пациентов, но и вели научную работу. Там анализировали исследовательские данные, писали и защищали кандидатские, обсуждали новые публикации и возможности терапии. Мои коллеги искали свой подход к лечению пациентов, который мог не всегда совпадать с международным.

Я увидела, что врач может сочетать ведение пациентов и научную деятельность в коллаборации с учеными из разных сфер, от терапевтов до молекулярных биологов. Мне захотелось и дальше развиваться в этой области.

Иммунитет формируют лимфоциты, или лимфатические клетки. Они защищают нас не только от инфекционных заболеваний, но и от онкологических. Но бывает, что опухоль развивается из самих иммунных клеток. Это лимфома — хитрое и коварное онкологическое заболевание.

В 2024 году существует два основных способа лечения лимфом. Первый — химиотерапия: мы используем растительные и химические яды, чтобы бороться с зараженными клетками.

Второй вид терапии — клеточная. Мы берем T-клетки  пациента с лимфомой, модифицируем их под действием вируса и обучаем распознавать опухоль. Измененные клетки возвращаем больному, и они убивают лимфому. Этот инновационный метод сейчас регистрируют в России. Он эффективный, но сложный с производственной точки зрения и дорогой. А еще мы пока не знаем всех возможных осложнений.

Клеточная терапия сейчас становится стандартом в случае рецидива лимфомы — если не помогло изначально выбранное лечение. Иногда ее применяют и как первую линию терапии  , если есть высокий риск, что заболевание будет прогрессировать.

Разные лимфомы нужно лечить по-разному. Поэтому важно максимально точно установить диагноз. Тем более что первая линия терапии для этого заболевания — самая важная.

Классификация лимфом постоянно развивается. Изначально их никак не разделяли и лечили одинаково. Дальше ученые установили, что они различаются в зависимости от того, какие лимфатические клетки поразила опухоль — B-клетки  или T-клетки. После выяснилось, что внутри этих типов есть еще много видов.

На 2024 год выявили более ста разных видов лимфом. Их важно исследовать, потому что полученные знания постепенно внедряют в клиническую практику. Благодаря этому меняются подходы к терапии, а вместе с тем — увеличиваются шансы на выздоровление пациента.

Правда, этот путь обычно занимает не год и два, а иногда растягивается на десятилетия. При переходе к практике нельзя торопиться: нужно соблюсти этические и юридические моменты и не навредить больным. Значительную часть результатов увидят только наши дети: от нас зависит, как они будут лечиться.

Раньше при терапии лимфом врачи действовали эмпирически: наблюдали, как опухоль отвечает на лечение, и корректировали его. Теперь же они чаще могут идти патогенетическим путем  : точнее диагностировать лимфому и подбирать таргетную терапию  персонализированно для каждого больного.

В 2010 году я поступила в аспирантуру НМИЦ гематологии, начала заниматься исследовательской деятельностью и работать над кандидатской диссертацией. Она была посвящена молекулярной диагностике двух лимфом в грудной клетке — первичной медиастинальной  В-крупноклеточной лимфоме и диффузной В-крупноклеточной лимфоме.

Эти две лимфомы сложны в диагностике и похожи по клинической картине. Отличить их можно было только на молекулярном уровне. Чтобы научиться это делать, три года трудилась команда биологов, генетиков, клиницистов  и патоморфологов  .

В 2012 году я защитила кандидатскую диссертацию по этой теме и углубилась в диагностику лимфом. Продолжала работать в НМИЦ гематологии и в 2019 году стала там заведующей отделением дневного стационара интенсивной высокодозной химиотерапии гемобластозов  . Все это время мы с коллегами продолжали проводить молекулярные исследования по изучению разных лимфом и искать современные подходы к их лечению.

В частности, мы и дальше изучали первичную медиастинальную В-крупноклеточную лимфому. На тот момент для нее не были определены факторы неблагоприятного прогноза при лечении. Проще говоря, мы не могли понять, в каких случаях заболевание слишком серьезное и стандартной терапии будет недостаточно. Нужно было обнаружить на молекулярном уровне факторы, чтобы это прогнозировать.

Нашему исследованию требовалось финансирование. В 2020 году нашла в интернете информацию о «РакФонде» и его ежегодном конкурсе научно-исследовательских проектов в области онкологии и гематологии. К участию приглашали врачей и ученых, чтобы поддержать их исследования и поиски новых способов профилактики, диагностики и лечения онкозаболеваний. На эти цели фонд предлагал грант на сумму до 1 000 000 ₽.

Я отправила заявку, в которой сформулировала цели и задачи нашего проекта. Через месяц подвели итоги, и проект победил.

Помимо положительного ответа на заявку, фонд прислал мне анонимные рецензии независимых экспертов международного класса. Они проанализировали проект и выявили его сильные и слабые стороны, что помогло нам его улучшить. Это очень ценно: нечасто тебе дают научный совет просто так.

Мы получили от «РакФонда» грант на 822 000 ₽ и потратили их на реактивы. Исследование длилось два года. Нам удалось выявить несколько факторов неблагоприятного прогноза. Эти знания позволят правильно выбрать эффективное лечение.

Кроме того, мы впервые получили данные о признаках нестабильности генома  для лимфом. При ряде других онкологических заболеваний в этом случае хорошо работает определенный вид препаратов — ингибиторы контрольных точек  . Мы же первыми в мире пробуем адаптировать эту практику для опухолей лимфатической ткани.

По итогам исследования мы опубликовали и продолжаем публиковать научные статьи на отечественных и международных платформах — например, на ESH  и SOHO  . Также результаты легли в основу кандидатской диссертации моей аспирантки. Надеюсь, защита пройдет в 2025 году.

А главное, мы получили данные, которые сделают терапию этой лимфомы более эффективной. В 2024 году мы пытаемся бережно внедрить инновационные схемы терапии так, чтобы пациенты от этого только выиграли. Первые ласточки результатов уже есть, а в ближайшие пять лет надеемся получить перелетную стаю.

В 2022 году я стала заведующей отделением химиотерапии лимфатических опухолей с блоком трансплантации костного мозга в НМИЦ гематологии и продолжаю изучать лимфомы. У нас миллион идей, и многие из них касаются персонализированной медицины  .

Наша цель — вылечить каждого пациента с лимфомой, составляя индивидуальную схему лечения с учетом молекулярного портрета опухоли. Все люди разные, у них разные лимфомы — а значит, и схему терапии нужно подбирать персонализированно. Именно в этом направлении движутся исследования нашего отделения.

Моя мотивация продолжать работу — неудачи. Потеря жизни больного напоминает мне, что врачи несовершенны — а наука помогает это преодолеть. У кого-то есть перечень побед, а у меня — список пациентов, которых я потеряла. Во имя них я и занимаюсь наукой.

А когда получаю поздравления с Новым годом или днем рождения от тех, кого лечила 15—20 лет назад, я понимаю: все не зря.