Как я усыновила месячного младенца

В 2014 году мне поставили диагноз «бесплодие». А я просто хотела стать мамой. В идеале — многодетной.

В конце концов нам с мужем все-таки удалось стать родителями: четыре года назад мы усыновили младенца. О ребенке нам сообщила опека за несколько дней до того, как ему должен был исполниться месяц: столько времени дается кровной маме, написавшей отказ, на то, чтобы передумать. Этого не произошло, и в нашей семье наконец появился малыш.

У нас была безуспешная попытка ЭКО: созрела одна яйцеклетка, она оказалась пустой. Я решила, что больше в этот проект вкладываться не буду: пустая трата денег и разбитые надежды. Тогда мы заплатили около 300 000 ₽ со всеми предварительными обследованиями, консультациями с врачами, лекарствами и самим ЭКО. После неудачи я была настолько морально опустошена, что мне хотелось скорее забыть эту историю.

Был еще один вариант — найти донора яйцеклетки. Моя гинеколог сказала, что я смогу выносить и родить ребенка. Я попросила о помощи свою близкую подругу, будучи уверенной, что она согласится. На тот момент у нее уже был один ребенок — сын семи лет. Но подруга отказалась: она опасалась вмешательств в организм и, полагаю, категорически против выступил ее муж.

Вскоре мне все же удалось найти донора. Молодая женщина, узнав мою историю, прониклась и согласилась помочь. Но буквально на следующий день я узнала, что беременна. Видимо, интенсивная гормональная подготовка к ЭКО запоздало дала свои плоды. К сожалению, беременность прервалась на пятой неделе.

Я продолжала искать альтернативные схемы лечения, пробовала БАДы, свечи, капли. Цеплялась до последнего за эту надежду.

Уже тогда я предложила мужу усыновить ребенка, но он был не готов. А в 2015 году сам сказал: «Давай этим заниматься». И я пошла в опеку — узнать, с чего нужно начать. Видимо, муж, как и я, почувствовал, что мы живем как-то впустую — для себя. А хотелось для кого-то еще.

Существуют разные формы приема ребенка в семью, но мы сразу решили, что это будет только усыновление. Социальная поддержка, которую государство оказывает семьям, взявшим детей под опеку, для нас была не в приоритете. Мы хотели, чтобы ребенок — мальчик или девочка — был сразу нашим, хотели дать ему нашу фамилию. И чтобы не было рисков, что родная мама в дальнейшем восстановится в родительских правах и заберет его у нас.

В опеке нас направили в школу приемных родителей — это обязательное условие для тех, кто хочет усыновить ребенка или взять его под опеку. Без сертификата об обучении ни одна опека не примет заявление. Занятия бесплатные.

Сначала мы позвонили в городскую школу, но там занятия уже шли, пришлось бы ждать два месяца. Мы хотели сделать все побыстрее, и нам порекомендовали обратиться в филиал в станице под Краснодаром. Оказалось, что там набор только идет, поэтому мы написали заявление, и нас включили в группу.

Занятия шли три раза в неделю по три часа. На них обязательно должны присутствовать оба супруга, но нам удалось договориться, чтобы в какой-то из дней приходил либо муж, либо я, чтобы постоянно не отпрашиваться с работы. Через два месяца мы сдали что-то вроде экзамена, получили сертификаты об окончании школы и каждый — психологическую характеристику на готовность стать родителем.

Школа приемных родителей полезна, потому что ты знакомишься с другими парами и их историями. Кто-то, как и мы, не мог иметь своих детей, у кого-то были дети, но они хотели усыновить еще кого-то, у кого-то погиб родной ребенок. Но сама система обучения мне не очень понравилась: немного психологии, немного юридической стороны вопроса, медицина, педагогика, разбор каких-то житейских ситуаций, то есть всего по чуть-чуть.

После окончания школы приемных родителей мы пришли в опеку Краснодара не сразу. Что-то постоянно мешало: то меня сократили на работе, то муж не успевал собрать справки, то он соберет свой пакет документов, а устаревают мои. Подали в итоге года через полтора, и точный список я уже не помню.

В анкете указали, что хотим взять ребенка с рождения до 10 лет. Думали, что так наши шансы будут выше, потому что не каждая семья решится усыновить ребенка, у которого уже был опыт проживания с кровными родителями. В школе рассказывали, что с такими детьми сложнее устанавливать контакт.

В опеке выдали заключение, где было сказано, что мы можем усыновить одного ребенка. И сказали, что ждать придется, скорее всего, около года, но по факту мы прождали два.

Из моих родственников о нашем решении знали моя мама и старшая сестра. Отца у меня нет, его не стало очень давно. Из родственников мужа знала сестра. Отцу он говорить не стал, а мамы тоже нет в живых. Родственники приняли к сведению, но вопросов не задавали. Деликатно ждали дальнейшего развития событий.

Однажды я наткнулась на пост в запрещенной сейчас соцсети о мальчике восьми-девяти лет, который находился в социальном реабилитационном центре в Азове Ростовской области. Отца у мальчика не было, маму на тот момент лишали родительских прав за злоупотребление алкоголем. Я решила ехать. Муж тогда не смог ко мне присоединиться.

Не сказать, что меня сразу потянуло к ребенку. Скорее, тяготило чувство, что время идет, а мы все еще не стали родителями, поэтому, наверное, я готова была бы его взять. Но у директора социально-реабилитационного центра возникли сомнения. Она объяснила их тем, что у мальчика может быть плохая наследственность, но, думаю, причина в другом: она видела, что на самом деле я не готова.

В следующий раз я снова поехала в Азов, но уже с мужем — становиться на учет в местные органы опеки. Мы решили пробовать подавать документы в разные регионы, чтобы ускорить развитие событий. Тогда уже прошел год, а мы все еще не стали родителями, и нас это тяготило. В той опеке живо взяли в оборот: мол, слабо взять ребенка постарше, и не одного, а двух? Речь шла о сестрах, оставшихся без попечительства родителей, восьми и десяти лет.

Мы растерялись и стали оправдываться, что у нас заявление на одного ребенка и мы рассчитывали на меньший возраст. Было ощущение, что нас чуть ли не стыдят. Предложили поехать в свою опеку, спросить, могут ли нам выдать другое заключение.

Вернувшись в Краснодар, я первым делом пошла в опеку с этим вопросом. На меня посмотрели как на ненормальную и объяснили, что заключение изменить нельзя, что у нас нет опыта воспитания детей и нам никто не даст двоих, тем более уже не маленьких. Так что сидите ровно и ждите своей очереди.

В январе 2019 года, сразу после новогодних праздников, когда я ехала с работы вечером домой, мне позвонила опека и сказала о ребенке. В тот момент я поняла: сколько бы вы ни ждали это сообщение, по факту оказываетесь к нему не готовы. Вся прошлая жизнь промелькнула перед глазами. Стало страшно, как все сейчас может измениться.

Рано утром я была в опеке, чтобы получить направление в роддом, где лежал отказник. Я стояла под дверью отделения и ждала, когда подойдет заведующая. Самые томительные минуты ожидания. Наконец меня позвали, медсестра принесла ребенка, развернула… Он только проснулся — маленькая гусеничка с зеленым пупком. Без нескольких дней месяц от роду. В этот момент во мне что-то перевернулось. Я готова была его забрать тут же.

Заведующая вкратце рассказала об обследованиях: все в порядке, патологий нет. Через день его должны были перевезти в детский хоспис.

Когда я звонила мужу, говорить не могла. Он был в отъезде и сказал: «Подписывай согласие без меня». Я ответила: «Дождусь, чтобы ты его увидел. Подпишем вместе». Муж приехал через два дня, и мы подписали согласие на усыновление.

Первый памятный момент: в один из моих приездов в хоспис я взяла сына на руки и села на диван, чтобы покормить его из бутылочки. Он смотрел за мое правое плечо и улыбался. Я решила, что это хороший знак.

Мы забрали сына домой через две недели. Сложнее всего мне было принять тот факт, что теперь я целиком и полностью несу ответственность за этого ребенка. По моим ощущениям — перед всем миром. Я все удивлялась: как мне взяли и отдали ребенка?

Но вскоре я уже не представляла себя без своего ребенка. Я действительно стала мамой.

Родные, близкие, друзья, соседи приняли эту новость очень тепло, искренне. Всем, кто был не в нашем ближайшем окружении, с кем мы виделись редко, об усыновлении говорить не стали. Сообщили, что у нас родился ребенок.

Сложности. Тяжелее всего дались первые бессонные ночи. Кормить нужно было каждые два-три часа. Сын ел мало, но часто.

Хронические недосыпы продолжались почти три года, пока сын не отказался от привычки есть по ночам. До трех лет он еще мог проснуться, чтобы выпить бутылочку кефира.

Ко всему прочему у меня начался натуральный токсикоз. Меня тошнило от запаха молочной смеси. Был момент, когда я взяла на руки ребенка, а он весь пропах этой смесью. Успела отдать его бабушке и побежала в туалет. В итоге смесь я поменяла — еще и потому, что у сына начались колики. После этого стало легче.

Помощь мамы. На третий день, когда мы забрали сына домой, его взяла на руки моя мама, и он в первый раз засмеялся. Мама заплакала: «Боже мой, он был там полтора месяца один!»

Мы с ней не спускали ребенка с рук: хотели восполнить дефицит тепла, любви, которой он был лишен. Какое-то было инстинктивное чувство, что так надо. Потом, когда я прочитала книгу Людмилы Петрановской «Тайная опора», где она в том числе пишет о периоде эмоционального донашивания, я поняла, что мы все делали правильно.

Мама была с ребенком, пока я готовила, стирала, убирала. Иногда она подключалась с готовкой или уборкой, но я старалась ее от этого ограждать, не загружать полностью. Первый месяц она практически жила у нас и, конечно, очень уставала.

Когда мы взяли ребенка, я уже работала удаленно с проектами: я редактор и автор. Основным добытчиком денег был муж, но ему было тяжело тянуть все траты.

Поэтому мы оформили пособие на детей до трех лет — так называемые президентские детские деньги. Правда, чтобы их получить, пришлось сильно постараться. Когда оформляли единоразовое пособие на рождение ребенка — около 16 000 ₽, — о президентских деньгах мне почему-то не сказали. Я узнала об этой выплате от бывшей коллеги, которая тоже была в декрете. Подала заявление в МФЦ, но потом его еще пришлось переоформлять в соцслужбе, потому что сотрудница центра что-то указала неправильно.

Мы получали около 11 000 ₽ ежемесячно, и все они шли на ребенка: смесь, детская вода, подгузники, влажные салфетки — сначала это были основные ежемесячные статьи расходов. Потом добавились каши, детские пюре, печенье. Кроватку, пеленальный столик, пеленки, распашонки мы купили, одежду и обувь отдали друзья.

Когда ребенку исполнилось три года, я подала заявление на пособие, которое выплачивается от трех до семи лет, — стандартная помощь государства семьям, где воспитываются дети этого возраста. Пособие очень просто оформляется на портале госуслуг, но, если доход выше прожиточного минимума, в нем могут отказать. Нам пока не повезло. Когда сыну исполнится четыре, попробую подать заявление еще раз.

Супругу понадобилось гораздо больше времени, чтобы принять ребенка. Муж прятался за работой, и я его практически не видела. Первая крупная ссора у нас произошла через две недели после того, как мы забрали сына домой. Первая — и одна из многих в череде последующих трех с половиной лет.

Мы оба старались, как могли, сохранить отношения, но этим летом все-таки расстались. Несмотря ни на что, муж — прекрасный, заботливый отец, он всем сердцем любит сына, которому в декабре исполнится четыре.

Они регулярно видятся по выходным: супруг приезжает и забирает ребенка, они прекрасно ладят, все время куда-то ездят — на природу, море, в развлекательные центры. Муж помогает деньгами, правда совсем небольшими. Не знаю, откуда он взял эту сумму, но большую я не прошу. Время от времени дает еще, но все деньги идут на ребенка — на покупку одежды и обуви.

Я очень хорошо помню свое детство с раннего возраста. Возможно, мне это тоже в какой-то степени помогает понять своего ребенка в разном возрасте и в разных ситуациях.

Стараюсь быть понимающей мамой, не цепляться по мелочам, не ругать за испорченные или сломанные вещи или какие-то шалости, громкий смех, беготню. Не хочу, чтобы мой ребенок рос удобным. Но я стараюсь, чтобы он был заботливым и нежным мальчиком по отношению к близким людям. В первую очередь, к нашей бабушке, моей маме, которая делает для нас так много.

Сын пока не знает историю появления в нашей семье. Я за то, чтобы ему рассказать. Мы не вправе это скрывать — это его жизнь. Муж, к сожалению, пока против. Хотя, когда я высказала ему аргумент, что не нам решать, что сыну знать о своей жизни, а что нет, — задумался. Надеюсь, что со временем мне удастся его убедить окончательно. Я переживаю о последствиях, если сын это узнает гораздо позже.