«Несемейному человеку в России жить сложнее»: 12 вопросов гендерному социологу

В России по-прежнему сильны гендерные стереотипы: от мужчины требуется быть победителем и добытчиком, а от женщины — выполнять большое количество домашних обязанностей, которые нужно совмещать с работой.

Тем не менее взгляды россиян постепенно меняются. Мы поговорили с кандидатом социологических наук и содиректором программы «Гендерные исследования» Европейского университета в Петербурге Еленой Здравомысловой о гендерном разрыве в оплате труда, современном отцовстве и токсичной маскулинности.

С точки зрения современной гендерной теории трудно говорить о едином укладе, ведь российское общество сложное и многообразное. Но какие-то тренды все-таки можно выделить.

В базовом гендерном порядке сочетаются черты современности и патриархатные отношения. Ключевая женская гендерная модель — работающая мать. Это вовсе не значит, что все женщины в России — матери, и все они работают. Просто существует такой стереотип жизненного пути женщины, воспринимаемый как норма. К тому же есть социально-политические программы, поддерживающие такой гендерный паттерн для женщин.

Для мужчины типичный паттерн — добытчик, обеспечивающий семью. Также маскулинность ассоциируется с воинским призывом и потенциальной готовностью быть защитником Отечества.

Все меняется и уточняется в разных социальных ситуациях, но, как правило, двойная нагрузка на женщин все равно сохраняется. Они считаются основными ответственными за благополучие семейного быта. Их родительская роль считается наиболее значимой по сравнению с мужской, при этом ожидается, что они будут вовлечены в сферу оплачиваемого труда, то есть работать и зарабатывать.

Да, и в мире, и в России мы видим этот тренд. Может быть, у нас он еще не стал массовым, но явно различим. Например, исследователи говорят о «феномене нового отцовства»: российские мужчины последних поколений хотят гораздо больше принимать участие в воспитании детей — особенно младенческого и младшего возраста — по сравнению со своими отцами.

Мы видим, как изменились публичные пространства. В последние декады на детских площадках, в парках, в поликлиниках можно часто встретить отцов с колясками и маленькими детьми. Эта вовлеченность в отцовство и доставляет молодым отцам удовольствие, и помогает построить новую идентичность, увеличивает их вклад в родительство.

Становится возможным партнерское родительство, взаимозамещение ролей. Никто не говорит, что отец покормит грудью, но из бутылочки вообще-то тоже можно покормить ребенка.

Конечно, такие примеры были и раньше, но рубежным моментом стал 1993 год. Тогда приняли Конституцию РФ и обновили законы о браке и семье. В них родительская ответственность была распределена поровну между мужчиной и женщиной, в отличие от предыдущего закона, где родительство определялось в большей мере как материнство.

Уже в девяностые утвердилась правовая норма, согласно которой оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком можно предоставлять отцу. В нашей стране этим пользуются все еще достаточно редко. Это зависит от профессиональной позиции и экономического статуса — от массы обстоятельств. Впрочем, эти же обстоятельства влияют и на женщин — далеко не все из них берут отпуск по уходу за ребенком.

Да, моя коллега Анна Авдеева занималась исследованием отцовства. Далеко не все родители могут себе позволить из экономических соображений уйти в декрет, а точнее, в отпуск по уходу за ребенком. Так устроена корпоративная культура многих рабочих мест, особенно в промышленности: она не одобряет перерыв или снижение интенсивности занятости. Родитель, находясь в отпуске по уходу, может пропустить возможности должностного и экономического роста.

И тем не менее мы наблюдаем большое желание и стремление отцов заниматься с детьми в раннем возрасте. Правда, речь только об определенном социальном слое — молодом среднем классе. Это люди, которые занимаются нефизическим трудом, работают в сферах, где есть и возможность удаленной занятости, и менее жесткий график.

В некоторых случаях и женщинам тоже невыгодно использовать декретный отпуск, и они с удовольствием прибегают к другим механизмам балансирования работы и семейных обязанностей. Этому помогают возможность удаленной работы, гибкий график, не говоря уже о помощи старшего поколения и оплачиваемых нянь.

Но балансировать — успешно сочетать занятость и домашние заботы — можно далеко не всегда. Предприниматель, у которого свой небольшой бизнес, где все держится на нем, может только мечтать об отпуске. Институциональной поддержки этих отцовских отпусков недостаточно. Но намерение и желание ими пользоваться у молодых родителей есть.

Проблема баланса занятости и работы для людей образованных и современных — уже проблема не только женщин, но и мужчин. В этом смысле мы видим сдвиг от разделения ролей к партнерскому участию. Разделение все равно сохраняется, но мы движемся к проницаемости ролевых границ, к договоренностям, к взаимным уступкам, к учету ситуации, к рациональному подсчету.

Уже упомянутому новому отцовству вполне оппонирует культ традиционной маскулинности: от мужчины ожидается готовность применить физическое насилие во имя каких-то целей.

Этот критерий — оценка мужественности, которой придерживаются очень многие российские граждане. Сможет ли мужчина в драке, в конфликте проявить силу, в том числе и физическую, и показать, что он настоящий мужик? Эта модель выгодна и привлекательна во время милитаризации общества.

Оппоненты этой модели говорят, что такой стереотип мужественности вредит обществу. Недавно в публичный оборот вошел термин «токсичная маскулинность». Речь о маскулинности, готовой к насилию и использующей его как основной аргумент в конфликте.

С этой точки зрения маскулинность рассматривается как нечто, угрожающее не только окружающим, но и самим акторам. Ведь они разрушают свое гуманистическое начало и оказываются жертвами разнообразных посттравматических синдромов. А эти психосоматические проблемы мешают интеграции людей в общество. Я полагаю, что милитаризация имеет разрушительные последствия для социальности, для человеческого взаимодействия.

Думаю, потребность в семейных отношениях в российском обществе очень большая. Семья воспринимается как убежище, как экономическая ячейка, и в то же время — как общность людей, которые друг другу доверяют. Привлекательность семьи как устройства жизни в России высока, потому что несемейному человеку у нас жить и справляться с вызовами труднее, чем во многих других обществах.

Общества более современные, с более развитыми инфраструктурами, более высоким уровнем экономического и демократического развития позволяют удобно существовать и одинокому человеку. В России же все-таки при ее разнообразии, при различии центра и периферии, где много традиционных укладов, где есть еще деревенский стиль жизни и воспроизводятся традиционные паттерны контроля, без семейной поддержки можно и пропасть. Особенно если речь о детях и стариках.

Одиноким старикам без участия семьи довольно сложно благополучно организовать жизнь в годы зависимости, в период хрупкого здоровья. Воспитывать детей тоже может быть трудно одинокому родителю, хотя так называемые неполные семьи — массовое явление. В связи с этим есть совершенно прагматические мотивы, подспудные, заставляющие людей создавать семьи.

Мы видим по исследованиям, что семья оказывается значительной ценностью. Но что такое семья и как ее определять? Имеет значение, какую семью поддерживают социально-политические программы. Если тебе говорят, что существует родительская ипотека, программы поддержки молодых семей, то это и про жилье, и про занятость, и про трудоустройство, и про детей. Эти механизмы для рационального, разумного человека — аргумент в пользу регистрации отношений.

Государство стремится укреплять и поддерживать модель семьи как зарегистрированного брака между мужчиной и женщиной. Официально провозглашается идеология традиционных семейных ценностей — консервативный поворот по сравнению с политикой гендерного равенства. Но идеологии и практики существенно расходятся.

Есть исследования, которые показывают, что в российском обществе растет число незарегистрированных союзов. Последние 30 лет такие союзы — массовый феномен, общественная норма, приемлемая практика, которая не подвергается осуждению.

Переломным моментом у молодых людей становится принятие репродуктивного решения: большое количество браков заключается в преддверии или после рождения ребенка. Или когда пара меняет свои репродуктивные и контрацептивные практики и думает «теперь будем рожать».

Число незарегистрированных союзов растет не только у молодежи, но и на более поздних этапах жизненного пути. Люди после разводов, а также вдовцы и вдовы, люди в так называемом «пенсионном» возрасте не ставят крест на новых интимных отношениях, а организуют себе партнерство. При этом пользуются иногда не только традиционными способами знакомства, но и различными сервисами.

В старшем возрасте люди могут организовывать союзы, совсем не думая о брачных сценариях. Как правило, у них за спиной есть история: дети, вопросы наследства — в общем, давление различных рациональных факторов, предостерегающих от брака.

Бывает и иначе, но бюрократия и государственные структуры в плане брака давят на старшие поколения меньше, чем на людей молодого репродуктивного возраста. Женщины в этом отношении более показательны, потому что они очень активны в семейно-брачных и интимных отношениях. Они делают выбор, выстраивают стратегию, принимают решение. Они руководствуются логическими рассуждениями и выстраивают в соответствии с ними свое поведение для достижения результата.

Именно рациональность заставляет женщин откладывать заключение брака и деторождение. Далеко не все считают, что материнство и супружеский статус — это те неизбежные, обязательные роли, без которых жизнь женщины лишена смысла.

Современные молодые люди четко разделяют любовь, родительство и брак — это разные структуры, разный опыт. В современном обществе можно, не опасаясь общественного порицания, не вступать в брак и рожать ребенка, а можно не рожать ребенка и вступать в брак, или жить в свободных отношениях и не регистрировать брак, рожая ребенка, либо вообще вместо детей заводить котов или других домашних питомцев.

Гендерный разрыв — разрыв в зарплатах между мужчинами и женщинами — есть во всех странах. И согласно индексу гендерного равенства, Россия не на последнем месте по разрыву в зарплатах.

При этом есть виды занятости, где разрыв очень большой. Первый фактор — то, что те профессии, которые культурно маркированы как женские, преимущественно женские по составу занятых. Там оплата труда ниже, чем медианная. Эти профессии, как правило, связаны с заботой. Они как бы считаются работами не самой высокой квалификации, требующими не самой высокой сложности знаний, умений и навыков.

Подобное происходит во всем мире. Уборка, уход за другими людьми, младший медицинский персонал, учителя младших классов, воспитатели в детских садах, сиделки, секретарский труд — это все относительно низко оплачиваемые виды занятости. Забота предписывается женщинам как внутренняя способность и потребность, поэтому рынок обесценивает этот труд. Грубо говоря, «платить за то, что они и так делают, не стоит». Такие профессии и дают гендерный разрыв в оплате труда.

Второй фактор — различие в профессиональном пути мужчин и женщин. Женщины делают перерывы и тормозят в продвижении по карьерной лестнице из-за рождения детей. Женщины должны вкладываться одновременно и в профессиональный рост, и в репродуктивность. На ранних этапах занятости они сталкиваются с серьезным давлением проблемы баланса ролей: дети еще маленькие, а надо и работать в четыре горла.

Мы видим, что чем выше профессионально-должностная позиция, тем меньше там женщин. Они не имели возможности вкладываться в профессиональный рост, который предполагает достижение этой позиции. Причем все выглядит так, будто бы это их собственный выбор. Ее спрашивают: «Ты едешь в командировку?» Она отвечает: «Я не могу, пусть он едет, у меня тут семеро по лавкам».

Неравенство в подходе к заботе, различия в организации жизненного пути — это обстоятельства, которые приводят к гендерному разрыву в оплате труда. Если это устойчивые факторы, то разрыв непреодолим. В тех обществах, где действуют социальные механизмы, способствующие тому, чтобы женщины повышали квалификацию или мужчины больше участвовали в домашних заботах на равных, мы видим тенденцию к сокращению разрыва.

В скандинавских странах отцы долгое время не пользовались правом на отпуск по уходу за ребенком, потому что это было экономически невыгодно для семьи. Но некоторое время назад там изменили законодательство: если отец не возьмет «декретный отпуск», то право на последний пропадет. В итоге мать выходит на работу раньше и уже может на условиях равных возможностей участвовать в конкуренции за должность, за профессиональную позицию.

В Германии в университетах создают специальные комиссии по продвижению женщин на рабочем месте. Эти структуры призваны противодействовать гендерной дискриминации при найме. Если не предпринимать корпоративные и политические усилия, мы будем видеть постоянное зарплатное неравенство, потому что деньги платят за должность-позицию, а женщины постоянно отстают по показателям квалификационного роста, позволяющим такую позицию занять.

Есть еще одно обстоятельство, значимое для российского контекста. У нас много лет существовала разница в 30% в оплате труда мужчин и женщин. Но есть сферы занятости, где различия достигают 50% и выше. Все дело в теневой экономике: там женщины заняты массово, при этом в теневой сфере занятости часто не соблюдается трудовое законодательство, нарушается норма равной платы за равный труд.

Мне кажется, да, характерно, но не для всех сегментов занятости. Есть работы, где люди в принципе готовы занижать планку оплаты труда. Это связано с дополнительными обстоятельствами. Например, работник-мигрант понимает, что он потенциальная жертва дискриминации. Но он готов мириться с этим, ему нужна работа, даже в условиях эксплуатации, потому что иначе он не выживет.

Работник готов на самую низкую оплату труда, если он стоит на грани выживания. А почему он там оказался? Например, живет в регионе, где нет работы и даже материнский капитал считается в семье зарплатой. Такой человек готов за очень маленькие деньги выполнять работу, на которую жители других регионов не согласятся.

При распространенности дистанционной занятости я легко могу найти переводчика из провинции, который попросит гораздо меньше денег, чем специалист из Петербурга. На аутсорсинг часто нанимают тех, кто готов продать свой труд дешевле. Все потому, что у таких людей нет других возможностей заработка в регионе, где они находятся.

Можно сказать, что такие работники демонстрируют заниженную самооценку: мол, мы готовы на меньшую оплату, нам все равно, чем именно заниматься, главное, чтобы были деньги. Женщины чаще на это готовы, потому что они — субъекты заботы. Им нужны деньги не только для себя, но и, например, для ребенка.

Рациональная рыночная логика в стиле «я буду работать исключительно по специальности и только при хорошей оплате, потому что иначе это ниже моего достоинства» для заботящегося человека не работает. Логика заботы иная, забота часто требует решения проблемы заработка без промедления: «Для меня главное здесь и сейчас — накормить, вылечить, выжить. И если мне не удается найти работу по своей квалификации и хорошо оплачиваемую, я готова мыть полы, работать по уходу, решать совершенно несвойственные моей квалификации задачи». Таковы приоритеты заботы.

Я думаю, что возможности баланса хорошо встроены в массовые женские профессии. Женщины себя чувствуют на таких рабочих местах комфортно, потому что это позволяет им лучше балансировать между домом и заработком. Работа учителя в школе предполагает большой отпуск, который совпадает с детскими каникулами. Это удобно, если есть дети и семья. Кроме того, работа учителем означает рост оплаты в зависимости от стажа.

Все профессии, создающие условия баланса ролей, для женщин более удобны. Поэтому у нас и возникают «женские профессии», где можно легко совмещать дом и работу.

Еще один момент. Я изучала труд мигрантов. Многие эксперты считают, что он недостаточно вознаграждается. Однако исследования показывают, что из всех рабочих мест, где заняты трудовые мигранты, надомная работа по уходу оплачивается наиболее высоко. Как правило, речь о женщинах, которые проживают в семьях и ухаживают за кем-то, приходящие сиделки, домработницы. Они очень хорошо зарабатывают по сравнению с другими трудовыми мигрантами, хотя, несомненно, могут стать жертвами эксплуатации.

Такое представление может поддерживаться лишь в некоторых традиционно настроенных сегментах общества. Однако в целом у нас общество современное. Более того, оно прошло очень тяжелую историю выживания. В итоге сформировались паттерны гендерной социализации, предполагающие, что женщина должна себя самостоятельно обеспечивать и быть экономически независимой.

Поэтому я не думаю, что у нас существуют какие-то непреодолимые различия в социализации. Девочку все равно воспитывают как человека, который в состоянии себя обеспечивать. Хотя мы можем услышать в современной России голоса, что настоящее место женщины — это семья, а мужчина должен ее обеспечивать. По факту так оказывается далеко не всегда.

В целом педагоги воспроизводят традиционные представления о мужских и женских способностях и профессиях. Это не только российский феномен, он глобален и был отмечен феминистскими исследователями еще в конце прошлого века. Эти исследования особенно активно продвигались в Германии. Они показали то, что девочки менее успешны в STEM-профессиях  именно из-за форматов обучения в школе. Поэтому их нужно менять.

Многое зависит от учителей, которые реализуют гендерный двойной стандарт в образовательных практиках. Если в отношении мальчиков они поощряют занятия точными науками, то в случае с девочками считают, что нет ничего страшного, если они не соображают в математике или физике. Мол, это соответствует их натуре. Педагоги закрывают глаза на неуспеваемость и не прилагают усилий для того, чтобы развить какие-то навыки, поощрить интерес, стремление. Скорее, учителя воспроизводят гендерные границы, чем изменяют их.

Однако гендерные исследования показывают, что в современном обществе возникает низовая потребность — спрос молодых женщин на образование и занятость в профессиях, связанных с точными науками и компьютерными технологиями. Все больше и больше женщин работает программистами. Оказывается, надо в школе что-то делать, чтобы гендерные различия в образовательных практиках нивелировать. Это очень трудно, потому что школа — крайне консервативная институция.

В российском обществе существенную роль в определении гендерных различий играет государство. Оно довольно ограниченно понимает гендерные нормы и стремится контролировать гендер — как мужской, так и женский. Это давление приводит к тому, что огромное количество людей традиционно считает, что есть «настоящие мужчины» и «настоящие женщины», существуют роли и им надо следовать.

Кроме того, в общественном сознании доминирует биологический эссенциализм — вера в то, что диапазон ролей задает природа и есть два основных гендера и две основные позиции. Эта вера в биологическую природу мужественности и женственности очень сильна.

Но, несомненно, не только государство управляет гендером. Современные женщины — мощный актор социальных изменений в российском обществе, но он действует не столько на уровне коллективных действий и политических программ, сколько на уровне повседневности.

Именно работающие женщины-профессионалы ответственны за то, что все-таки продвигается гендерное равенство в семейных отношениях и на рабочих местах. Именно работающие женщины продвигают практики нового отцовства. Именно они требуют, чтобы баланс ролей перестал быть исключительно женской проблемой, но понимался универсально. Они своими повседневными действиями переопределяют гендерные границы и стремятся переустроить традиционные уклады повседневной жизни.

Однако практики гендерного равенства сталкиваются с культурными препятствиями. В российском контексте устойчиво воспроизводится дискурс виктимизированной маскулинности. Это разговор о вечных мужских страданиях, о мужчинах, которых нужно пожалеть, потому что у них везде «недостача» и их всегда «нехватка». Они объект угнетения и со стороны женщин, и со стороны государства, и со стороны других мужчин, занимающих более высокие позиции в несправедливой гендерной иерархии.

Когда-то в советские времена говорили о том, что в СССР половина мужчин сидит в тюрьмах, а другая половина погибла на войне. Позднее, развивая аргумент о кризисе маскулинности, исследователи упирали на то, что мужчины живут меньше, они платят за свое превосходство в сфере занятости более ранними смертями и сердечно-сосудистыми болезнями, они склонны больше, чем женщины, к самодеструктивным практикам, и нуждаются в уходе.

В общем, есть работающий патриархальный миф о бедном мужчине, угнетенном структурными обстоятельствами, который нуждается в снисхождении при оценке его действий, которому можно простить многое. Даже пренебрежение гендерными ролями, даже безответственность и насилие. Такое общественное представление препятствует гендерному равенству.

Сейчас в связи с милитаризацией общества дискурс о «бедном мужчине» временно отошел на задний план, но как привычный троп он опять возродится, когда мы увидим в нашей повседневной жизни огромное количество мужчин, страдающих от посттравматического синдрома.