Личный опыт: как я в 19 лет работала в женской колонии

Я никогда не хотела работать в государственных органах, тем более в системе исполнения наказаний, но в 2009 году случайно устроилась в женскую исправительную колонию.

В то время я жила в маленьком городе, училась на вечернем, мне нужно было обеспечивать себя и платить за обучение. Из-за кризиса меня уволили с прежней работы. Я пыталась устроиться на новую несколько месяцев, но ничего не нашла.

В женской исправительной колонии много лет работала моя родственница. Летом 2009 года там появилось две вакансии, и она предложила их мне. Выбора у меня не было — я согласилась.

Осужденные по уголовным делам, которым в качестве наказания назначают лишение свободы, попадают в исправительные учреждения. В России существует четыре типа таких учреждений:

1. Исправительные колонии.
2. Воспитательные колонии.
3. Тюрьмы.
4. Лечебные исправительные учреждения.

В исправительные колонии попадают только совершеннолетние осужденные. Такие колонии бывают четырех типов:

1. Колонии-поселения.
2. Исправительные колонии общего режима.
3. Исправительные колонии строгого режима.
4. Исправительные колонии особого режима.

В колонии-поселения отправляют осужденных за преступления по неосторожности, а также тех, кто совершил преступление впервые. Но только если это преступление небольшой — до трех лет лишения свободы — или средней — до пяти лет — тяжести.

Также в колонию-поселение могут перевести осужденного из колонии общего или строгого режима, если там он отличился примерным поведением.

В колонии-поселении осужденные живут без охраны, но под надзором администрации. Это значит, что заключенные могут свободно перемещаться по территории колонии, но за ними круглосуточно наблюдают. Такие осужденные могут носить гражданскую одежду, иметь при себе деньги и ценные вещи, сколько угодно раз видеться с близкими на свиданиях и даже выходить за пределы колонии, если это нужно им для работы или обучения.

Как правило, в колониях-поселениях заключенные живут в специальных общежитиях. Тем осужденным, у кого есть семьи, начальник колонии может разрешить жить с семьей на территории колонии или на территории муниципального образования — поселка, города, — в котором находится колония. Но это возможно, только если заключенный не нарушает установленные в колонии правила.

В колонию общего режима по решению суда могут попасть любые мужчины и женщины, кроме тех, кто должен быть помещен в колонии строгого и особого режимов или тюрьму. Как правило, это люди, впервые совершившие тяжкое преступление — такое, за которое предусмотрено до 10 лет лишения свободы.

Также туда могут перевести осужденных из других колоний — с режимом строже или легче.

Осужденные из колоний общего режима живут в специальных общежитиях, и для них ограничено количество свиданий и посылок. Например, у заключенного, который не нарушает правила колонии, может быть 6 краткосрочных и 4 длительных свидания в год, а также по 6 посылок и бандеролей за год. За нарушения количество свиданий и посылок могут изменить, а самого заключенного перевести в штрафной изолятор, или карцер, — это отдельное запираемое помещение.

Для заключенного в карцере запрещены свидания, телефонные разговоры, посылки, передачки и бандероли, он не может покупать продукты или курить, ему нельзя брать с собой продукты и личные вещи, кроме предметов первой необходимости. Если осужденный не работает, ему разрешают только часовую прогулку в день. Если он учится, занятия посещать запрещено до конца срока наказания.

Колонии-поселения и исправительные колонии общего режима могут быть мужскими и женскими. Я работала в женской исправительной колонии общего режима.

В исправительной колонии строгого режима могут отбывать наказание только мужчины. Туда попадают за особо тяжкие преступления — свыше 10 лет лишения свободы — и рецидивы.

В колониях строгого режима заключенные так же живут в общежитиях, и у них есть право на три краткосрочных и три длительных свидания в течение года, а также четыре посылки или передачи и четыре бандероли в год. Нарушителей порядка в колонии также могут поселить в карцер.

В колонии особого режима тоже попадают только мужчины:

1. те, кого осудили пожизненно;
2. те, кого приговорили к смертной казни — это наказание в порядке помилования заменяют лишением свободы на какой-то срок или пожизненным лишением свободы;
3. особо опасные рецидивисты — так бывает, когда человек совершил преступление, пока предыдущая судимость не была снята или погашена.

У заключенных в этих колониях есть право на два краткосрочных и два длительных свидания в течение года, а также три посылки или передачи и три бандероли в год. Те, кто не нарушают порядок в колонии, живут в общежитиях. Нарушителей держат в помещениях камерного типа — это камеры с более жестким условием содержания. Они похожи на запираемые камеры в тюрьмах — маленькие, с забитым окном и нарами.

Воспитательные колонии созданы для несовершеннолетних. В них могут быть обычные, облегченные, льготные и строгие условия отбывания наказания.

От этих условий зависит, как живут заключенные, сколько свиданий и посылок им доступно, какую одежду они носят и т. п. Например, при льготных условиях у осужденного может быть сколько угодно краткосрочных свиданий и 6 длительных — с возможностью провести их вне колонии. А еще льготники могут носить обычную одежду.

В тюрьмы попадают мужчины:

1. осужденные за особо тяжкие преступления при условии, что им назначили наказание от 5 лет лишения свободы;
2. осужденные за ряд преступлений, на которые прямо указывает закон. Например, за терроризм, незаконное обращение с ядерными материалами, насильственный захват власти, вооруженный мятеж и некоторые другие;
3. особо опасные рецидивисты;
4. злостные нарушители порядка в колониях.

В тюрьмах есть запираемые общие камеры и камеры-одиночки, а заключенные не могут свободно перемещаться по территории. По умолчанию у таких осужденных есть право на два краткосрочных и два длительных свидания в год, две посылки или передачи и две бандероли в течение года, а также ежедневные двухчасовые прогулки на свежем воздухе.

Лечебные исправительные и лечебно-профилактические учреждения — это специальные места, в которые помещают людей с туберкулезом, психиатрическими отклонениями, алко- и наркозависимых. То есть это особые больницы для осужденных.

Всю систему исполнения наказаний в России — от издержек на зарплаты сотрудников до питания и проживания осужденных — финансирует государство. А работа во ФСИН — Федеральной службе исполнения наказаний — считается госслужбой.

В 2009 году в моем городе просто так на работу во ФСИН было не попасть — нужны были связи. Устраивали родственников, детей и друзей. Поэтому без рекомендации от своей родственницы меня в колонию не взяли бы.

Тогда искали двух сотрудников: специалиста в отдел по работе с пенсионными накоплениями и старшего инспектора в отдел воспитательной работы. Я претендовала на вторую должность. Она была новой в штатном расписании и более перспективной — с возможностью карьерного роста до заместителя начальника отдела воспитательной работы. До начальника отдела воспитательной работы я бы вряд ли доросла: на эту должность уже претендовал другой сотрудник.

Вообще, гарантированный карьерный рост за выслугу лет — это один из плюсов работы во ФСИН. Начальник отряда через несколько лет работы вполне может стать начальником какого-то отдела, а затем — заместителем или даже начальником колонии. Когда я работала в колонии, на руководящих должностях не было кого-то «с улицы» — таких кандидатов отклоняли, даже если они полностью отвечали требованиям вакансии. Начальниками и заместителями начальников в то время были только те, кто служил в системе с «низов».

Другой плюс — стабильность и надежность. В сфере исполнения наказаний редко случаются сокращения или увольнения. Ведь в кризис зоны не закрывают и персонал не распускают, как это бывает в частном бизнесе. Кроме того, на большинстве должностей сотрудники выполняют несложную работу без высокого уровня ответственности.

Когда я попала в систему исполнения наказаний, сотрудники колонии делились на аттестованных и неаттестованных, или гражданских. Аттестованные сотрудники имели специальные звания — от рядового до генерала — и их работа приравнивалась к военной службе. Кроме того, у таких сотрудников было много привилегий. Например, больше дней отпуска в зависимости от выслуги лет, 13-я зарплата раз в год, льготный стаж — год работы считался за полтора, поэтому на пенсию можно было уйти в 35—37 лет, финансовая помощь в съеме и покупке жилья, бесплатные путевки в санатории и т. д.

Но и ответственности у аттестованных сотрудников было больше — они регулярно сдавали нормативы по физической и огневой подготовке, ездили на учебно-методические сборы, дежурили в колонии и обязаны были в любое время приезжать на работу, если случалась экстренная ситуация.

У неаттестованных работников не было ни особых преимуществ, ни дополнительной ответственности. Из-за этого и зарплата у них была в 3—4 раза ниже, чем у аттестованных сотрудников даже на самых низких должностях в колонии. У меня не было законченного профессионального образования, поэтому меня принимали как раз на неаттестованную должность с зарплатой 7500 ₽ — напомню, что дело было в 2009 году.

Но в будущем я могла бы пройти аттестацию. Для этого нужно было прослужить несколько месяцев — как правило, 6—8, дождаться приказа о присвоении воинского звания с погонами, сдать небольшой формальный экзамен по праву и принести присягу.

Требований к кандидату на мою должность было немного:

1. Возраст от 18 лет.
2. Хорошие навыки работы с компьютером и оргтехникой.
3. Умение быстро печатать.
4. Не вызывающий внешний вид, то есть без татуировок и пирсинга на видных местах, дредов или ярких волос.
5. Отсутствие судимостей у кандидата и его родственников — проверяют родителей, детей, дедушек, бабушек, братьев и сестер.
6. Неконфликтность и стрессоустойчивость.

Возможно, изначально требования были жестче. Но, так как я попала на эту должность по знакомству и она была неаттестованной, мне не нужен был стаж работы или специальное образование.

Мое знакомство с колонией началось с собеседования в отделе кадров. На нем мне рассказали об обязанностях старшего инспектора, о зарплате и задали несколько стандартных вопросов. Например, спросили, на кого я учусь и на каком курсе, не будет ли учеба мешать работе и какие у меня планы на будущее.

Все происходило буднично — ничего необычного у меня не спрашивали и мне не рассказывали. Возможно потому, что на собеседовании я была не одна, а с той самой родственницей. Часть вопросов просто задавали ей. Например, у нее спрашивали, уверена ли она, что я справлюсь и смогу влиться в коллектив.

После собеседования мне сразу сказали, что готовы взять меня на работу. На следующий день я заказала справку об отсутствии судимости. Она готовилась месяц. В это время я постаралась отдохнуть — сразу понимала, что работа меня радовать не будет.

В течение месяца, пока готовилась справка о несудимости, мне нужно было пройти медкомиссию. Сделать это я могла только в больнице ФСИН — это специальная поликлиника для сотрудников. За этой же больницей я была закреплена все то время, пока работала в колонии: если бы заболела, за больничным листом пошла бы туда — обычный на работе не принимали.

По направлению, которое мне дали в отделе кадров, я прошла осмотры у нарколога, психиатра, окулиста, лора, гинеколога и терапевта. Все это было бесплатно.

На осмотры я потратила три дня. По результатам получила заключение и 20 июля 2009 года вышла на работу. В первый рабочий день я подписала трудовой договор и приказ, ознакомилась с правилами внутреннего распорядка, прослушала инструктаж, отдала трудовую книжку в отдел кадров, получила пропуск и стала осваивать новые обязанности.

Я устроилась работать в женскую колонию общего режима. Большая часть осужденных отбывали наказание там за распространение и продажу наркотиков. Некоторые девушки были осуждены за кражу или мошенничество, некоторые — за убийство. Всего осужденных в колонии тогда было около тысячи человек.

Мне запомнилась женщина, которую осудили за экономическое преступление, но я уже не помню, за какое именно. Она была деканом института и утверждала, что ее подставили, поэтому обращалась во все инстанции, даже в Европейский суд по правам человека, за отменой приговора. Я знаю, что руководство колонии ее поддерживало в этом решении, но не знаю, удалось ли ей добиться своего.

А еще однажды среди заключенных я встретила свою знакомую из школы. Она сильно растерялась, а я — еще сильнее.

Все осужденные в колонии делились по отрядам. Отряд — это группа заключенных, объединенных по какому-то признаку. Всего у нас было 12 отрядов, например:

• отдельный отряд пенсионерок;
• отряд тех, кто попал в тюрьму первый раз и на короткий срок;
• отряд тех, кто совершил тяжкие преступления, например убил кого-то или сильно избил, то есть причинил тяжкий вред здоровью;
• особый отряд для буйных или нарушающих порядок. Этих заключенных было немного, они сидели отдельно — в камерах-одиночках и не участвовали в общественной жизни.

Еще был специальный отряд «мамочек». Это осужденные, попавшие в колонию беременными или забеременевшие уже в колонии — на долгосрочных свиданиях. У мамочек были улучшенные условия и по питанию, и по режиму. Например, за нарушение правил колонии их нельзя было отправить в карцер, они могли не работать, получать дополнительные посылки и передачки и гулять без ограничений по времени. А в план питания им добавляли кисломолочные продукты, свежие фрукты, кондитерские изделия и соки.

Некоторым мамам даже разрешали жить вместе с детьми в специальных камерах на одноярусных кроватях. В таких камерах живут всего по 6—8 человек, а в обычной — около 60. Поэтому многие девушки, чтобы попасть в отряд мамочек, специально приглашали на свидания мужей или знакомых мужчин — порой даже тех, кого просто находили по переписке.

Дети, которые рождались у заключенных, до трех лет обычно оставались в доме ребенка на территории колонии. Для них там был свой детский сад с воспитателями и врачами. Некоторые заключенные с удовольствием занимались воспитанием своих детей, но большинство предпочитало, чтобы их воспитывали сотрудники дома ребенка.

С трех лет детей оформляли в детский дом за пределами колонии. Иногда их забирали родственники.

Гомосексуальные пары среди осужденных тоже появлялись. Часто у девушек не было таких склонностей на воле, а в колонии они вступали в отношения с другими девушками. Иногда это происходило из-за давления девушки, которая хотела отношений, а иногда — из-за одиночества и страха. Как только сотрудники колонии узнавали о таких отношениях, пары «разбивали» — отправляли в разные отряды.

У каждого отряда, даже у буйных и нарушающих порядок, был свой начальник — сотрудник колонии, отвечающий за осужденных, своего рода вожатый. Он следил за распорядком, водил заключенных на работу, на обед, в баню, готовил по ним все документы, разрешал конфликты и вообще решал все вопросы, с которыми к нему обращались. Если что-то случалось в отряде, например кто-то подрался или попытался покончить с собой, отвечал начальник отряда.

Если осужденная жаловалась на начальника отряда в прокуратуру, начиналось внутреннее расследование. Обычно никого не увольняли, потому что в системе работали все свои и покрывали друг друга, но начальнику отряда могли вынести взыскание — аналог выговора. Например, однажды начальник отряда назвал осужденную из другого отряда матерным словом. Из-за этого было серьезное разбирательство с прокурором, но в итоге девушку уговорили забрать жалобу. Если бы прокурор передал дело выше, то начальника отряда и все вышестоящее руководство ждали бы серьезные проблемы.

В 2009 году начальники отрядов в нашей колонии зарабатывали около 25 000 ₽. Это была аттестованная должность со всеми ее привилегиями. При этом начальники отрядов дежурили в выходные и праздники и периодически вместе с другими аттестованными сотрудниками участвовали в дежурной ночной тревоге. А еще они были обязаны в случае экстренной ситуации прибыть на место и выполнять поручения. В общем, это ответственная, выматывающая и неблагодарная работа.

Заключенные носили одинаковую одежду — синие халаты и платки на волосах, а волосы обязательно собирали.

Аттестованные сотрудники колонии ходили в форме. Неаттестованные могли одеваться в любую одежду, но желательно, чтобы плечи, руки и живот были закрыты. Также им не рекомендовались короткие шорты или юбки и яркий макияж.

Территория колонии была огромной — своеобразный мини-городок. Кроме дома ребенка там были:

1. Двухэтажные корпуса отрядов, где жили осужденные.
2. Церковь со своим православным хором, в котором занимались многие девушки.
3. Швейная фабрика.
4. Баня.
5. Две столовых — для заключенных и для сотрудников.
6. Больничный корпус для заключенных.
7. Гаражи.
8. Помещения для досуга или обучения осужденных — большой актовый зал, библиотека, какие-то секции.
9. Несколько помещений для работников колонии.

Также в отдалении от здания, в котором работала я, была отдельная территория для людей с туберкулезом.

Несколько раз в день сотрудники спецотдела обходили всю территорию колонии с собаками. Они проверяли сохранность стен и проволоки по периметру, смотрели, нет ли подкопов или других признаков планируемого побега, искали незаконные передачки. Осужденным часто перекидывали что-то через забор — от конфет до самодельных бомб или наркотиков.

Обычно осужденные работают. Особенно те, кто по решению суда должны выплатить деньги потерпевшим или государству. В нашей колонии почти все девушки работали швеями на швейной фабрике. Но в 2009 году был кризис и заказов не было. Поэтому на работу выводили только часть заключенных.

Некоторые заключенные устраивались работать подсобными рабочими — занимались благоустройством территории колонии, следили за клумбами, подметали дорожки. Другие работали в столовой для осужденных.

Также в колонии была специальная должность — дневальная. Девушка-дневальная выполняла поручения начальника отряда или руководства, следила за дисциплиной в отряде. На эту должность назначали тех, кто хорошо зарекомендовал себя перед администрацией колонии. Эта работа учитывалась при решении вопроса об условно-досрочном освобождении.

Осужденные получали очень маленькую зарплату — 700—2500 ₽. Деньги зачислялись на специальные банковские счета — у каждого осужденного был свой. Всем, кто работал, засчитывался стаж, шли отчисления в пенсионный фонд, налоговую и ФСС.

В основном зарплата заключенных уходила на погашение долга или возмещение ущерба согласно судебному решению. То, что оставалось, осужденные могли тратить на продукты или предметы первой необходимости — на территории колонии был тюремный магазин, где раз в месяц можно было закупиться. Наличные деньги и карты в колонии были запрещены, поэтому осужденные просто забирали нужные товары, а магазин списывал деньги с их счетов.

Оставшиеся деньги хранились на счетах осужденных, и их выдавали после освобождения.

Осужденные могли удаленно учиться в институтах или техникумах. Доступа к интернету у них не было, поэтому учебные заведения предоставляли им видео- или аудиофайлы, книги и лекции в письменном виде. В досуговом помещении были компьютеры, поэтому в установленные часы заключенные могли это все просматривать и прослушивать. А некоторым осужденным из колонии-поселения, по особым договоренностям, даже разрешали ездить в вузы и учиться там.

Печатные учебные материалы, задания и контрольные вузы отправляли в колонию на имя осужденного студента. Тот выполнял их и отправлял обратно в вуз на проверку. На защиту диплома и итоговые экзамены в колонию приезжала специальная комиссия.

Получать образование можно было только в тех вузах и техникумах, у которых было соглашение с ФСИН. В 2009 году их было не больше 20. Учиться можно было бесплатно, если получаешь первое высшее или среднее специальное образование, или платно. Для платного обучения требовалось гарантийное письмо третьего лица о том, что он согласен все оплатить.

Для осужденных часто проводили всякие мероприятия — конкурсы красоты, соревнования, спортивные эстафеты, праздники, театральные постановки. Например, к Пасхе в нашей колонии был двухчасовой концерт православного хора. О нем рассказывали во всех новостях — на концерт позвали не только местных журналистов, но и РЕН-ТВ, НТВ и другие каналы. Как назло, во время концерта меня посадили в первый ряд, и я до сих пор надеюсь, что не попала в репортаж, потому что стесняюсь этого факта моей биографии.

Раз в неделю к заключенным приходил батюшка. У него было много полномочий. Например, он мог приходить в любое время, приносить с собой книги или вещи, но его почти не досматривали, мог создавать кружки и сам определять время, когда он будет встречаться с осужденными. Также он мог предлагать и проводить мероприятия, предлагать должности для осужденных при церкви и выбирать на эти должности кандидаток.

Один раз осужденная обвинила батюшку в сексуальных домогательствах. Это дело в течение месяца изучали прокурор и епархия, а наш отдел готовил ему характеристику и просил не брать в расчет слова заключенной. За него вступилось руководство колонии, и доказательств его вины не было. В итоге посчитали, что осужденная батюшку оклеветала.

Сами учреждения ГУФСИН постоянно соревновались между собой. Например, наша колония один раз участвовала во всероссийском конкурсе на лучшее видео. В ролике, который сняли у нас, осужденная рассказывала историю своей жизни — как она росла, как оказалась в колонии, как вышла замуж, будучи за решеткой, как заразилась ВИЧ и какие планы у нее на будущее. Администрация колонии выделила деньги на разработку сценария и съемку, а также оформила пропуска для операторов и разрешения на внесение техники на территорию зоны.

Меня почти месяц уговаривали сняться в этом видео в роли осужденной до ее заключения, но я отказалась. Поэтому на эту роль нашли другую девушку. В итоге никакого приза этот ролик не получил.

Свидания разрешали не всем, а только тем, кто удовлетворительно себя вел и не нарушал порядок в колонии. Если у девушки было запланировано свидание, но она что-то нарушила, в качестве наказания ее лишали встречи.

Всех посетителей, которые приезжали на свидания, обыскивали. Посылки тоже тщательно осматривали. Можно было передавать осужденным спортивную одежду, белье, тапочки, гигиенические принадлежности, шариковые ручки, блокноты, открытки, простые карандаши, конфеты, консервы, чай и кофе, сыры, молочные продукты, сигареты и другое.

Какие-то вещи можно было передавать с ограничениями. Например, отварное мясо — до 250 г, сахар — до 200 г, туалетная бумага — не больше 5 рулонов. А некоторые совсем нельзя было передавать. Например, домашнюю еду, фарфоровую или стеклянную посуду, алкоголь.

Телефоны тоже были запрещены, но на самом деле у заключенных они были. Девушки проносили их в колонию после длительных свиданий буквально внутри себя. И те, у кого была особая договоренность с администрацией, оставляли их. Таких осужденных было немного, и это были те, кто «решал» вопрос деньгами. У других телефоны забирали, и девушек наказывали.

Лечились осужденные в основном в местной больнице на территории колонии. Иногда в серьезных случаях, например когда требовалось хирургическое вмешательство, их отправляли в обычную поликлинику. Там за ними круглосуточно следил конвой.

Все заключенные с серьезными проблемами принудительно лечились в специализированных учреждениях — отбывать наказание могут только вменяемые и дееспособные люди. Если у девушки подозревали психическое отклонение, ее ставили на особый учет у психолога колонии.

Изначально психологи тестируют всех прибывающих в колонию заключенных и выносят свои заключения об их психоэмоциональном состоянии. Дальше контрольные психологические проверки проходят регулярно. Начальники отрядов тоже следят за настроениями осужденных и могут отправлять их на беседу к психологам, если считают нужным.

По этим проверкам психологи выделяют неустойчивых осужденных — тех, кто сразу вызвал подозрения или позже не смог приспособиться к жизни в колонии. Например, на учет попадали:

• те, кто предпринимал попытки суицида, в том числе до колонии, или наносил себе травмы;
• бывшие нарко- и алкозависимые;
• совершившие тяжкие преступления с особой жесткостью;
• убийцы — кроме случаев самообороны;
• те, кто устраивал скандалы или вел себя истерично;
• участницы конфликтов в колонии — и те, кто проявил агрессию, и пострадавшие.

Под особым контролем у нас была осужденная, которая убила своего маленького ребенка. Она была нелюдимой, закрытой, почти не разговаривала и отказывалась признать, что совершила преступление. Когда ее спрашивали, понимает ли она, что она убила своего ребенка, она не осознавала своей вины.

Еще одна пенсионерка примерно каждые три месяца пыталась повеситься — сотрудники каждый раз буквально вынимали ее из петли. Прокурор проводил проверку и выяснял обстоятельства, которые могли довести ее до самоубийства, но на самом деле она делала это из-за своего неустойчивого психологического состояния.

Если кто-то умирал, а такое случалось несколько раз в год, начальник больницы фиксировал смерть, а начальник отряда оформлял все документы.

Заключенные могли подавать жалобы на действия администрации. Тогда в колонию с проверкой приходил прокурор — выяснял обстоятельства, брал объяснительные. Дело даже могло дойти до суда, но на моей практике таких случаев не было — с осужденными всегда старались договориться. Например, с ними разговаривал начальник — выяснял причины жалоб и отговаривал жаловаться. Иногда предлагал варианты содействия администрации, например работу на определенной должности. Это означало, что у девушки увеличивается вероятность выйти по УДО.

Также прокурор просто приходил раз в неделю и контролировал, как в колонии обращаются с осужденными.

Когда осужденная выпускалась из колонии, ей отдавали ее вещи, документы, минимальную материальную помощь — на тот момент до 7000 ₽, — зарплату, что она заработала в колонии.

Редких девушек встречали родственники. Но если такое и случалось, то чаще всего это были их мамы.

Хотя название моей должности и звучало внушительно — старший инспектор в отделе воспитательной работы — обязанности у меня были примитивные. Я занималась делопроизводством и документооборотом.

Почти все мои коллеги — начальники отрядов и отделов — были пожилыми людьми. Они не умели обращаться с компьютером и совсем не знали, как работать с документами в «Ворде». Поэтому требовался человек, который готовил бы справки, приказы, характеристики осужденных и другие документы. В основном все это нужно было для комиссии по условно-досрочному освобождению или амнистии.

В целом работы у меня было мало, поэтому большую часть времени я бесцельно проводила у монитора в ожидании конца рабочего дня. Иногда с рабочего компьютера я читала книги, которые дома скачивала на флешку, — доступа к интернету на работе у меня не было. Иногда учила что-то к парам в вузе или играла в косынку. Свой объем работы я выполняла быстро и качественно, а в остальное время умирала со скуки.

Официально я работала с 8:00 до 17:00 — с понедельника по четверг, а в пятницу — до 15:45. Но примерно на третий месяц моей работы мой непосредственный руководитель решила, что мне нужно быть на рабочем месте с включенным компьютером уже в 7:45. Она говорила: «Вдруг зайдет начальник колонии, а мы уже работаем». Вставать мне было тяжело, поэтому я не всегда успевала приходить к этому времени.

Учеба в институте начиналась с 18:00, так что на занятия я успевала. Домой обычно возвращалась после 21:00—22:00.

У большинства сотрудников рабочий день начинался в 8:00, поэтому с 7:30 до 8:30 у контрольно-пропускного пункта на входе в колонию появлялась очередь, которая довольно медленно двигалась. На КПП каждого тщательно осматривали и проверяли сумки, пакеты и личные вещи.

Телефоны на территории колонии были запрещены — утром их оставляли у проверяющего на КПП, а вечером после работы забирали. Конечно, начальники отделов и другие руководители проносили с собой телефоны, но мне было нельзя. Из-за этого я чувствовала себя запертой в клетке: все действия по графику, раньше времени выйти с территории нельзя, интернета и другой связи нет.

Попасть на территорию колонии и выйти из нее без пропуска было невозможно. Сначала по своему пропуску я не имела права выходить до конца рабочего дня — чтобы выйти раньше, мне нужно было отдельное разрешение. Но через несколько месяцев я уговорила начальство сделать мне разрешение на выход из колонии в обеденный перерыв. Я не могла есть в местной столовой и планировала обедать дома — я жила рядом. Так я получила возможность выходить из колонии на полчаса — с 12:00 до 12:30.

Если я хоть немного задерживалась, то получала замечание. При этом, конечно, полноценно обедать я не успевала: кафе или столовых рядом не было, а дойти до дома не хватало времени. Поэтому эти 30 минут долгожданной свободы я тратила на перекус шоколадкой, прогулки и разговоры по телефону.

Примерно раз в два месяца в рабочее время я ездила в прокуратуру или другие места. Тогда начальник предупреждал на КПП, что меня нужно выпустить. Я была рада таким случаям, потому что меня очень тяготила атмосфера женской колонии.

При этом сами поездки в прокуратуру были тревожными, потому что она находилась на территории другой колонии — мужской строгого режима, где сидят в основном за убийства и изнасилования. Всегда, когда я туда ездила, сильно нервничала: дорога до здания прокуратуры проходила мимо корпусов заключенных, и никаких ограждений или сопровождающего там не было. Один раз я даже столкнулась с отрядом заключенных мужчин, которые шли на ужин, и очень испугалась: незадолго до этого в этой колонии осужденный напал на медсестру с ножом и сильно порезал ее.

Для гостей нашей колонии правила были такие же — для них готовили разрешения на вход в конкретную дату на установленный срок и в указанное время, подписанные начальником колонии. Их так же долго и тщательно проверяли и запрещали вносить телефоны, камеры и подозрительные вещи, например столовые приборы или книги. По территории колонии они передвигались только с сопровождающим — иногда им была я.

Я работала в кабинете с еще тремя людьми, в том числе начальником воспитательного отдела — с ней я больше всего и взаимодействовала. При этом я мало контактировала с осужденными — только с дневальными или девушками на других помогающих администрации должностях.

У каждого начальника отдела была личная помощница из числа заключенных. То есть за каждым отделом была закреплена осужденная, которая выполняла разные поручения, например передавала мне документы или информацию. Некоторым девушкам даже разрешалось работать на компьютере. Так, в отделе пенсионных начислений почти весь рабочий день в кабинете работала заключенная — печатала документы, считала начисления.

Еще раз в квартал проходили заседания психолого-медико-педагогической комиссии, на которую приглашали состоящих на учете у психолога осужденных. В комиссию входили начальники нескольких отделов, а я присутствовала как секретарь.

За свою работу в 2009 году я получала примерно 7500 ₽ в месяц. Зарплату выдавали наличными в кассе колонии. Это было меньше, чем я зарабатывала на своей предыдущей работе. Поэтому денег мне не хватало — за один семестр в вузе мне нужно было платить примерно 20 000 ₽. Но других вариантов работы тогда у меня не было.

Дополнительно раз в три месяца сотрудникам колонии выплачивали квартальные премии — около 3500 ₽. А один раз в конце года я даже получила годовую премию — примерно 6500 ₽.

Еще я не успела сходить в отпуск — уволилась раньше. Поэтому через несколько месяцев после увольнения получила отпускные — примерно 6000 ₽.

Работа в колонии — один из самых страшных и сложных периодов в моей жизни. Я продержалась там 9 месяцев — до 30 апреля 2010 года, но в один момент поняла, что больше не могу. Вот почему мне было так тяжело.

Отсутствие свободы — это сложное испытание. Каждый раз, когда я заходила на КПП, я оказывалась оторванной от внешнего мира и тоже чувствовала себя осужденной, отбывающей наказание.

Рутинная и скучная работа. Если бы я работала неполный день, то, возможно, продержалась бы дольше.

Специфический контингент. Работа в колонии накладывает сильный отпечаток на человека — сотрудники часто начинают общаться и вести себя как осужденные. Так, в колонии я встретила всего пару человек, которые не ругались матом или не шутили грубые шутки. В основном все работники ничем не интересовались и не увлекались, часто кричали на окружающих, постоянно говорили на повышенных тонах. Большинство сотрудников курили — иногда даже в кабинете, хотя это было запрещено — и употребляли алкоголь.

Я знаю о двух случаях, когда сотрудники колонии даже совершали преступления. Так, в последние дни моей работы бухгалтер колонии ночью зарезала мужа из-за ревности.

А чуть раньше бывший сотрудник, который уже был на пенсии, закрыл дома свою жену, угрожал ей, хотел убить, а потом стал стрелять из окна по прохожим. К счастью, все остались живы. По этому делу было разбирательство — сотрудников нашей колонии, которые с ним работали, спрашивали о его психологическом состоянии. Все отзывались о нем хорошо, отмечали, что он был адекватен и вменяем. В результате дело подвели к тому, что у него просто случился нервный срыв.

У многих сотрудников колонии не было семей. Например, моя непосредственная начальница никогда не была замужем, всю жизнь жила с мамой, без детей. Начальники отрядов часто говорили, что семьи у них заброшены и на них нет времени, потому что приходится отдавать все силы на осужденных. Некоторые создавали семьи, познакомившись в колонии — почти все мужчины, которые у нас работали, были женаты на сотрудницах этой же колонии.

Аттестованным сотрудникам запрещалось заниматься бизнесом, но некоторые все-таки делали это без официальной регистрации. Например, один начальник был управляющим в ЧОП и приглашал других сотрудников колонии на подработку в свою компанию. Если бы это выяснили проверяющие, его могли бы уволить, но работники колонии одобряли его действия и прикрывали его.

Я думаю, что для работы в подобном месте нужен определенный характер — равнодушный, без эмпатии и сочувствия, без амбиций, со склонностью к подчинению, циничный, жестокий и не творческий. В 19 лет мне было сложно находиться среди таких людей — почти каждое утро я шла на работу со слезами.

Странные требования руководства. Порой совсем не логичные. Например, приходить на работу раньше, а уходить позже всех, чтобы начальство отмечало мои усилия. При этом это было совершенно бесполезно — никто этого не замечал и никого не хвалил.

Страшная изнанка жизни в колонии, с которой я каждый день сталкивалась. Я работала в воспитательном отделе и знала о сотрудниках и заключенных чуть больше, чем остальные. Например, знала, что иногда начальник подговаривал дневальных уничтожать жалобы, которые пишут заключенные, — красть их ночью, рвать во время конфликта или как-то по-другому портить, а авторам жалоб устраивать «темные». Бить девушек обязательно нужно было без следов, иначе их заметит прокурор. Избиение без следов всегда могли замять.

Еще я слышала, как рецидивисты предлагали знакомым людям без определенного места жительства идти на зону, потому что тут «хорошо и кормят вкусно». Видела убийц, которые не раскаиваются в содеянном. Сталкивалась с людьми, которые попали в колонию по судебной ошибке.

Ощущение грязи и риск заразиться чем-нибудь. Пока я работала в колонии, постоянно болела. И даже один раз на неделю попала в инфекционную больницу, когда на работе выпила стакан воды и отравилась. В больнице мне промыли желудок и поставили несколько капельниц, но точный диагноз так и не определили.

Когда я увольнялась, меня не хотели отпускать: администрации нравилось, как я работаю. К тому же они делали на меня ставку — планировали дать мне аттестованную должность, когда я буду на последнем курсе института. Мне даже предлагали взять отпуск, перевестись в другой отдел или на другую должность, но я понимала, что это не поможет.

Я просто не могу работать в подобном месте.