«Казалось, череп разрывается от боли»: как я перенесла инсульт в 32 года

Еще год назад моя жизнь била ключом. Я родила, ушла в декрет и успела вернуться к работе. А в июне 2022 года мир перевернулся: у меня случился инсульт.

Это произошло из-за разрыва сосуда в головном мозге. Нейрохирурги предположили, что небольшие кровоизлияния в мозг были и раньше, но их не смогли диагностировать. Расскажу, как развивались события, какую операцию провели и чего мне стоило встать на ноги.

До инсульта у меня не было жалоб на здоровье. Раз в два года я могла вызвать скорую из-за сильного приступа мигрени. А где-то раз в полгода поднималось давление — максимум до 180/100. Но обследоваться по этому поводу врачи не предлагали: на приемах давление всегда было в норме. Беременность и роды тоже прошли гладко. Добавлю, что я никогда не курила, не злоупотребляла алкоголем и не ударялась головой.

День, когда все началось, помню как сейчас. Суббота, 28 мая 2022 года. Я вернулась домой с маникюра и отправилась мыть руки в ванную. Вдруг почувствовала, что теряю сознание. Очнулась уже на полу: голова жутко раскалывалась, а тело будто горело. Попробовала подняться и поняла, что не чувствую правую ногу, она онемела. На четвереньках с криками я стала выползать в коридор. На помощь прибежали муж и мама.

Пока близкие вызывали скорую, меня стошнило, а к ноге вернулась чувствительность. Кое-как я добралась в комнату и улеглась на кровать. Муж измерил давление — было 170/100.

Приехавшие врачи предположили вертебро-базилярную недостаточность — когда из-за ослабления кровотока нарушается работа отделов мозга, которые влияют на равновесие и движение. Меня отвезли в московскую больницу им. Виноградова.

Из приемного покоя меня определили в отделение неврологии. Там поставили предварительный диагноз «гипертензивная энцефалопатия» — поражение мозга, которое возникает из-за нелеченой артериальной гипертензии. Чтобы уточнить диагноз, назначили КТ, МРТ головного мозга и суточное мониторирование артериального давления.

После падения голова продолжала раскалываться от боли — я чувствовала дикую слабость и была не в состоянии пройти несколько метров. Периодически к горлу подкатывала тошнота. На исследования в соседний корпус меня отвозили в кресле-каталке — каждая кочка отдавала болью в затылок и шею.

Я подозревала у себя сотрясение, но ни на КТ, ни на МРТ отклонений не нашли, а суточное мониторирование показало артериальную гипертензию третьей степени. В итоге неврологи начали лечение от гипертензивной энцефалопатии.

Мне делали уколы, давали таблетки, ставили капельницы. Потом из выписки я узнала, что получила с десяток разных лекарств, в числе которых были метоклопрамид, тиамин, винпоцетин, лозартан, амлодипин и глицин. Но облегчения от них не было, день ото дня я чувствовала себя хуже. Давление держалось на уровне 150/100 и не спадало. Голова продолжала болеть. Поспать ночью в лучшем случае удавалось минут 15—20.

К утру понедельника я, кажется, уже смирилась с головной болью. Во время обхода невролог попросила выполнить стандартный тест: закрыть глаза, вытянуть вперед руки и дотронуться указательным пальцем до носа. Помню, что восприняла это как издевательство. Казалось, что не справиться с такой задачей может только дурак. Я пожаловалась доктору на самочувствие, но она в ответ развела руками: «Что вы хотите — лечение только началось».

В этот же день меня перевели в другую палату. Сил к тому моменту уже не осталось, я лежала на кровати трупом. Дошло до того, что обедом с ложки меня кормила сердобольная бабушка с соседней койки.

В дополнение к лекарствам врач назначила физиотерапию. Меня проводили в кабинет, где уложили на «лечебные магниты». Не знаю, каким должен быть эффект, — я его не ощутила.

Раздражение от больницы накапливалось. Я пожаловалась родным, что лечение не помогает. 1 июня мужу удалось договориться, чтобы меня перевели в другой стационар. Из последних сил я дошла до ординаторской, чтобы попросить выписной эпикриз. Мысли в голове путались, а язык был ватным. Я что-то невнятно пробормотала — доктор что-то ответила. Все, что происходило дальше, вспоминается как в тумане.

Я вернулась в палату и рухнула на кровать. Медсестра принесла капельницу и сказала, что сейчас станет лучше. После этого я провалилась в сон и сквозь него почувствовала, как руки привязывают к кровати, — дернулась, но не смогла освободиться.

Очнулась на следующий день — и, о чудо, впервые за долгое время не почувствовала головной боли. Над кроватью стояли три врача, которые сообщили, что из-за ухудшения состояния меня перевели в реанимацию.

Они спросили, помню ли я что-нибудь из вчерашних событий. Я ответила, что нет. Врачи сказали, что я натворила много странных дел: вырвала катетер из вены, улеглась в чужую кровать, потом бегала от медсестер и санитаров. Одного из них я укусила, поэтому меня реально привязали к кровати. Из всего этого я помнила лишь отдельные фрагменты — и все они казались сном.

Объяснений случившемуся было несколько. По одной версии, странности в поведении спровоцировал психотропный препарат галоперидол, который мне ввели накануне. По другой — причина могла быть в менингоэнцефалите, инфекционном воспалении головного мозга. Кроме этого, врачи подозревали еще какие-то заболевания центральной нервной системы. Чтобы подтвердить или опровергнуть их, в реанимации трижды делали спинномозговую пункцию: два раза, когда я находилась без сознания, а третий — после того, как пришла в себя.

Последняя процедура заняла 15—20 минут. Меня уложили на бок, затем в область поясницы между позвонками ввели иглу — через нее в пробирку набрали образцы спинномозговой жидкости. Несколько секунд позвоночник распирало от боли. Это было неприятно, но терпимо.

На следующий день из реанимации меня перевели обратно в обычную палату отделения неврологии. Предполагаемые диагнозы, в том числе менингоэнцефалит, исключили.

После истории с реанимацией я почувствовала себя лучше. Голова болела меньше, сохранялись только слабость и сбивчивая речь. Врачи готовились меня выписать с диагнозом «артериальная гипертензия». Из лекарств продолжали давать противоотечные и препараты от повышенного давления.

Катастрофа случилась 6 июня — на десятый день пребывания в больнице. Я сходила на ужин, вернулась в палату и почувствовала себя плохо: казалось, что череп просто разрывается от боли. Тело горело так же, как в день падения в ванной. Позже я узнала, что в этот момент в мозге разорвался сосуд и кровь начала заполнять окружающее его пространство. Я присела на кровать, успела сказать соседке: «Позови медсестру», — и потеряла сознание.

Кровоизлияние спровоцировало отек мозга, легких, частичную потерю работоспособности ноги, надгортанника и ишемию сердечной мышцы. Меня экстренно перевели в реанимацию, где ввели в медикаментозную кому и подключили к аппарату ИВЛ — искусственной вентиляции легких.

Заведующий отделением неврологии назначил КТ-ангиографию головного мозга и по снимкам диагностировали разрыв церебральной аневризмы.

Тогда же врачи предположили, что первые кровотечения из аневризмы случились еще 28 мая и 1 июня. Но по всей видимости, они были незначительными: кровь впиталась в ткани мозга, поэтому ее следов на КТ и МРТ не нашли.

Из НИИ им. Склифосовского на консультацию вызвали нейрохирурга. Он посмотрел на снимки и сказал, что нужно делать операцию, чтобы изолировать аневризму из кровотока. Иначе сосуд может лопнуть повторно. Было решено госпитализировать меня в Склиф, как только состояние улучшится.

В реанимации проводили медикаментозную терапию. На третий день меня вывели из комы, но с ИВЛ не сняли: изо рта торчала трубка, которая не позволяла говорить. Я видела, что воздух поступает в легкие, но ощущение было такое, будто кислорода не хватает и я вот-вот задохнусь.

В реанимацию пустили мужа — он протянул телефон, чтобы я что-нибудь написала. Я набрала фразу «мало кислолода», чем неимоверно его обрадовала. Муж решил, что, раз я смогла это сделать, пускай и с ошибкой, значит, жизнь овоща мне не грозит.

10 июня меня перевезли в больницу им. Склифосовского. К тому моменту я уже дышала самостоятельно.

Я практически не помню, что было после перевода в Склиф. Кажется, сознание было в постоянной отключке и прояснялось редкими вспышками. В памяти отложилось, как мне брили голову перед операцией. Я сидела на кровати, как упоротый лис из популярного мема, и пыталась вникнуть в то, что говорили врачи. А они очень громко и медленно объясняли, что нужно делать операцию, потому что моя жизнь в опасности. И для этого меня нужно побрить. После этой фразы я поняла, что череп будут вскрывать, и кивнула — мол, разрешаю.

Операция заняла четыре часа. Нейрохирург сделал в черепе отверстие, через которое получил доступ к головному мозгу. На артерию с аневризмой наложили титановую клипсу, чтобы кровь в нее больше не поступала.

Как очнулась, не помню. После наркоза я была дезориентирована: в голове был какой-то калейдоскоп картинок из прошлого, а в ушах стоял сумасшедший гул. Мужу сообщили, что операция прошла хорошо — по плану.

Врачи сказали, что главное теперь — дождаться, когда пройдет спазм сосудов головного мозга, который развился вследствие инсульта. Обычно он достигает максимума на 7—14-й день. Из-за него мозг получает недостаточно кислорода, это приводит к развитию неврологических нарушений. Когда ситуация с сосудами нормализуется, можно считать, что кризис миновал.

После операции болело все, особенно голова, шея, спина и плечи. Появились проблемы со зрением: мне было тяжело сфокусироваться на одной точке. Плюс, когда я отводила глаза в левую сторону, изображение двоилось и вытягивалось. Врачи сказали, что со временем это пройдет.

Все время, что я находилась в реанимации, меня просили пить по 4—5 литров жидкости в сутки, чтобы стимулировать работу почек и поддерживать артериальное давление в норме. Это доставляло неудобства: вставать с кровати я не могла, приходилось чуть ли не ежечасно просить у медсестры утку. Иногда я пользовалась подгузниками для лежачих больных — их покупал и передавал муж.

Из-за частичной потери работоспособности надгортанника я не могла нормально глотать и давилась едой. Поэтому через нос в желудок установили тонкую трубку — зонд. Через него меня кормили лечебным питанием, пакеты с которым подвешивали к стойке с капельницами. Все это переносилось тяжело и неприятно. Спасибо докторам, на третьи сутки в реанимацию пустили мужа — встреча с ним придала сил и немного приободрила.

Чтобы отслеживать состояние сосудов головного мозга, делали то УЗИ, то КТ. Ежедневно вокруг меня собирался чуть ли не консилиум. Приходили врачи разных специальностей: осматривали швы, горло, прослушивали легкие. Однажды пришел логопед, который попросил съесть по ложке трех йогуртов разной консистенции — от жидкой до густой. Понаблюдав за мной, врач сделал вывод, что глотательная функция улучшилась, и зонд из желудка убрали. Я начала есть пюреобразную пищу сама, хотя давалось это с трудом.

Каждый день со мной занимались реабилитологи. Поначалу делали разные лечебные упражнения. Например, в палату прикатывали велотренажер и подвешивали его над кроватью. Я вставляла ноги в стремена, и педали начинали сами крутиться. Вместе с ними работали ноги. Потом меня стали обучать сидеть на кровати. Это было очень сложно: казалось, что голова болтается на плечах, мышцы изнывали от перенапряжения. Я сидела по две минуты и падала на кровать. На то, чтобы заново научиться держать голову, ушел не один день.

Пару раз реабилитологи пытались поставить меня на ноги, но безуспешно. Врач удерживал меня за подмышки, а я безвольно повисала на нем. Не зная ситуации, можно было подумать, что мы просто решили пообниматься.

Несколько раз приходил психолог. Это было своевременно. Я чувствовала, что нахожусь на грани депрессии: не могла улыбаться и не понимала, как это делают люди вокруг.

Спустя несколько дней после операции у меня поднялась температура до 39,8 °C и появилась тошнота. Врачи предположили менингит и опять провели спинномозговую пункцию. Результаты исследования были отрицательными. Сделали вывод, что в кровь попала какая-то инфекция через катетер.

Мне начали капать антибиотики — по пять препаратов одновременно. Катетеры периодически переставляли из одних вен в другие, и места их установки жутко болели. Самое большое неудобство доставлял катетер в области шеи. Казалось, что он сдавливает горло, поэтому я дико боялась задохнуться.

На пятый день началась сильная аллергия на антибиотики. Тут я дала слабину: разрыдалась и попросила прекратить лечение. Но доктора успокоили и убедили продолжить. С инфекцией в итоге справились — я пошла на поправку.

По утрам в реанимацию приходила медсестра, которая зачитывала списки тех, кого переводят в обычную палату. 27 июня я услышала свое имя и заплакала — уже от счастья.

В отделении нейрохирургии я продолжала заниматься лечебной физкультурой. К тому моменту, когда пришла новый реабилитолог, я уже самостоятельно научилась вставать и передвигалась по палате. Врач дала новые наставления: катать ступнями бутылки, ходить и стараться держать спину ровнее. Большого толка от этих рекомендаций я не ощутила: что нужно больше ходить, понимала и так.

Через три дня врач пожурила меня за походку: сказала, что я заваливаюсь как мишка. Это было обидно. Я подумала, что ходить как модель еще долго не смогу.

Кроме реабилитолога в палату приходил массажист: разминал мне ступни и ноги. Это было нужно, чтобы восстановить функции после долгого лежания и потери работоспособности правой ноги: какое-то время пальцы на ней вообще не двигались.

С каждым днем я ходила все дальше и все больше времени проводила на ногах. На шестой день пребывания в нейрохирургическом отделении я впервые после инсульта приняла душ и почувствовала себя заново родившимся человеком. В реанимации медсестры мыли пациентов специальной пенкой — ее тошнотворный запах я буду помнить всю жизнь.

5 июля меня выписали из больницы с рекомендацией продолжить лечение в реабилитационном центре на Новом Арбате. Муж отвез меня туда в тот же день.

Программа в центре была очень насыщенной. Каждый день был расписан по минутам. Я ходила на разные физиопроцедуры: галотерапию, лазеротерапию, магнитотерапию и прочие.

Занималась с логопедом, делала дыхательную гимнастику и ЛФК. Занятия проводились с перерывами с 09:20 до 17:30.

Через пять дней реабилитолог отпустила меня домой на выходные. А в понедельник я вернулась в центр и пожаловалась на боль в животе. С подозрением на аппендицит меня опять госпитализировали в больницу им. Склифосовского. Там осмотрели, но проблемы не увидели: сказали, что, скорее всего, это реакция на домашнюю еду.

Позже УЗИ показало, что в кишечнике образовался каловый камень. Меня оставили в больнице, чтобы понаблюдать за состоянием. Три дня подержали на диете и выписали. Из больницы я должна была отправиться в реабилитационный центр, но в тот момент посчитала, что уже достаточно окрепла, и поехала домой.

На следующий день посетила в поликлинике терапевта и невролога, чтобы продлить больничный. Терапевт выписала ноотропный препарат «Глиатилин». Курс таблеток на месяц обошелся в 2500 ₽.

Дома силы с каждым днем прибавлялись, хотя делать лечебную физкультуру я перестала. В течение трех недель все пришло в норму: ноги окрепли, руки перестали гудеть, зрение и глотание восстановились. Я съездила на консультацию к нейрохирургу в Склиф. Он сказал, что отныне я могу считать себя здоровым человеком, а зацикливаться на том, что случилась, не нужно: очень скоро жизнь вернется в прежнее русло.

1 августа я вышла на работу на неполный рабочий день, а с середины сентября перешла на обычный график. Сейчас стараюсь больше отдыхать и больше времени проводить с семьей. Недавно исполнила давнюю мечту: побывала в Стамбуле. Когда лежала в реанимации после инсульта, дала себе слово, что обязательно сделаю это, если встану на ноги.

В середине декабря я сделала контрольную компьютерную томографию по ДМС. Она показала, что с сосудами головного мозга все в порядке: новых аневризм нет.

Меня госпитализировали по ОМС: медикаментозное лечение до и после инсульта, операцию и реабилитацию провели бесплатно. Но траты все равно были.

Сразу после операции муж купил компрессионные чулки, их нужно было носить для профилактики тромбозов. Покупал подгузники, влажные салфетки и моющие пенки. Еще приносил еду: пюре, соки и черную икру. Последнюю я ела в реанимации ложкой, чтобы повысить уровень гемоглобина.

Из больницы им. Склифосовского меня выписали с диагнозом «артериальная гипертензия третьей степени» и назначили препарат «Конкор» в дозе 2,5 мг. Его я покупаю каждый месяц за 150 ₽. Лечиться от гипертензии и контролировать артериальное давление мне предстоит пожизненно.