Я училась в МГУ на филолога и стала преподавателем литературы в частной школе

Я родилась в Подмосковье. В 17 лет решила поступать в МГУ, но студентом стала лишь почти в 19.

Аргументов для выбора вуза или программы не было никаких — просто отец в свое время оканчивал МГУ и говорил: «Поступай на филфак, это факультет невест», — а я любила литературу. Других гуманитарных вузов я просто не знала: вся семья работала на Роскосмос и состояла из инженеров летательных аппаратов.

Подавать документы можно было сразу в два вуза — это было новшество, раньше разрешали только в один. Кроме МГУ, я подалась в РГГУ. Он открылся недавно и был чем-то новым и сомнительным — до этого университет в Москве был только один.

Дело было в 1993 году. Тогда не было ЕГЭ, экзамены сдавали в вузе. Набор вступительных на филфак МГУ был такой: сочинение с тремя темами на выбор, устный русский, устная литература в виде билетов с двумя вопросами и устный английский — монолог по заданной теме и ответы на вопросы.

Права поступления без вступительных испытаний не было, только золотые медалисты могли не сдавать устные экзамены, если за сочинение получали пять. Но «отлично» ставили редко. Высшим баллом репетиторы считали четверку, потому что проверяющие оценивали одновременно и литературу, и русский: две пропущенные запятые или одна орфографическая ошибка — и у вас уже минус один балл из пяти возможных.

Можно сказать, что сочинение было своеобразным аналогом нынешнего дополнительного вступительного испытания: с тройкой за него дальнейшее участие в конкурсе не имело смысла, хотя формально вы имели право сдавать все до конца. В первый раз сразу после окончания школы я как раз получила за сочинение три и после этого сдавала экзамены ради интереса, чтобы посмотреть, как спрашивают. На устном русском тоже получила трояк.

Ничего не помню из экзаменов в РГГУ. Я хотела только в МГУ и больше никуда: там мне нравилось все, включая ободранные стены коридоров. Поэтому я даже обрадовалась, когда поняла, что поступление в РГГУ тоже завалила.

После проваленного поступления началась черная полоса: школьные друзья разлетелись по новым студенческим тусовкам, а я осталась в каком-то темном туннеле и, казалось, даром ела родительский хлеб. Надежд поступить в МГУ я не оставляла, но поняла, что в этот вуз идут в основном «свои», и по совету кого-то из абитуриентов решила пойти работать на факультет.

Устроиться без опыта можно было на три позиции. Во-первых, машинисткой: в 1993 году в МГУ все приказы набирались не на компьютере, а на печатной машинке, под копирку. Во-вторых, курьером: он разносил все письма и приказы по кафедрам. И наконец, лаборантом. Что делал лаборант — загадка, но полагалась такая должность на каждой кафедре, и на нее обычно брали вечерников или несостоявшихся студентов, которые после поступления увольнялись и освобождали место следующим.

Машинистками работали девочки с вечернего отделения, а курьер на факультете был один, и на эту должность брали только по знакомству: он носил документы аж в ректорат. Соответственно, оставалась работа лаборанта. У меня не было знакомых на факультете, поэтому я действовала так: открывала дверь кафедры и спрашивала, не нужен ли им лаборант, после чего слышала неизменное «у нас уже есть» и отправлялась к следующей двери.

В какой-то момент случилось чудо — но, кажется, в его основе была моя упертость. Одна сотрудница сказала что-то вроде «подождите, я узнаю, может быть».

Увидев меня рядом со своим кабинетом в седьмом часу вечера, эта женщина сильно удивилась. Но в итоге устроила меня лаборантом на кафедру структурной и прикладной лингвистики.

В 90-е это была самая скучная кафедра на факультете — мне казалось, что там даже мухи дохнут от тоски. Я ничего не делала, а сотрудники утешали меня и говорили: «Да сидите спокойно и готовьтесь к поступлению». И тут случилось второе чудо: уволилась секретарь заместителя декана и меня взяли на ее место — по рекомендации все той же сотрудницы. Здесь работы было очень много, но мне нравилось.

До сих пор вспоминаю этот год работы на филфаке как один из самых ярких эпизодов в моей жизни: это был бесценный опыт общения с разными людьми, а задачи требовали одновременно четкости исполнения и творческого подхода. Параллельно с работой я готовилась: занималась с репетитором по литературе, тренировалась писать сочинение. Остальное учила сама, но не очень добросовестно, потому что не было времени и сил.

Через год снова подала документы в МГУ, зная в лицо уже весь факультет. Именно это и помогло поступить: меня не валили на экзамене.

С предыдущей попытки помню вопросы на устной литературе, которые легко могли поставить в тупик. Например, кого-то спросили: «Что было между автором и старухой Изергиль?» Пока вся аудитория в шоке пыталась понять, о чем идет речь, экзаменатор после торжественной паузы говорил: «Костер! Вы плохо знаете текст».

В первый раз меня просили описать в деталях побег Мцыри из монастыря: «Нет, вы скажите, как именно он убежал: через забор или через калитку?» Мою подругу долго терзали по поводу цвета глаз Печорина. В общем, на литературе завалить при желании можно было любого.

Когда я поступала второй раз, очень хорошо ощутила, как помогла работа на факультете: мне просто не задавали никаких дополнительных вопросов. Молча выслушивали и ставили в бланк пять.

Правда, после поступления, к сожалению, пришлось уволиться с факультета: совмещать работу секретаря и учебу было невозможно.

Училась, как и все студенты, от сессии к сессии. Жила в общежитии, общалась с однокурсниками. На втором курсе пошла работать в приют для беспризорных детей — чисто для адреналина. Представьте: Москва 1993—1994 годов, я студентка престижного вуза и при этом работаю с беспризорниками — кайф!

Вышло это случайно: попросили на пару дней заменить заболевшую сотрудницу, а потом работа воспитателя затянула — понравилось заботиться о детях. Зарплату платили, и трудовая была, так что со второго года обучения у меня уже копился стаж. Зарабатывала немного, но это были свои деньги. Да и на работе хорошо кормили. Я брала у родителей только на летний отдых, остальное оплачивала сама.

Работала два-три раза в неделю во второй половине дня и в ночь — но ночью мы спали, поэтому наутро я спокойно шла в универ. С учебой это нормально совмещалось, на время сессии брала отпуск.

С двумя воспитанницами я очень близко общаюсь до сих пор. У обеих уже семьи и дети.

Работа в приюте подтолкнула меня к выбору профессии учителя после окончания филфака. А во время учебы я пыталась уйти в науку: ходила на конференции, занималась лингвистикой, но мне все время что-то мешало. Помню, как на третьем курсе готовилась к сдаче экзамена по синтаксису русского языка. Сижу, штудирую учебник — и вдруг мне становится страшно. Я понимаю, что не хочу угробить всю жизнь на то, чтобы написать учебник, который сможет понять пара человек.

В итоге захотелось все бросить и уйти куда-нибудь, где есть жизнь, что-то настоящее — в медсестры хотя бы. От отчисления остановил один уважаемый мной человек: сказал, что решать такие вопросы лучше после сдачи сессии, а не накануне. Был прав.

Второй кризис произошел, когда я писала диплом по эволюции индоевропейского перфекта в славянских языках. Перечитав все по своей теме, я поехала в библиотеку, где можно было изучить диссертации. Взяла три-четыре работы по смежным темам в надежде найти какую-нибудь интересную мысль и вдруг поняла, что все авторы просто пересказывают и цитируют прочитанные мной книги. Кто-то берет в кавычки, кто-то выдает чужие куски за свой текст, но в любом случае это не наука, не поиск, а переписывание из одного источника в другой. Это было большое разочарование — мне не хотелось тратить свою жизнь на копипаст.

Одно из главных преимуществ МГУ было в том, что там преподавали легенды. Санскрит у Кочергиной, древнегреческий у Кузнецова, старославянский у Ремневой. Зачет по введению в славянскую филологию у Толстого — он был какой-то фантастический, не от мира сего, настоящий ученый. Запомнились лекции Зализняка, на которых вся поточная аудитория была битком набита: он приезжал раз в год и рассказывал про свои раскопки.

До сих пор помню, как Широков на своем курсе «Введение в языкознание» отчитал какого-то студента за нецензурную лексику: «Я знаю эти слова на пятидесяти живых и мертвых языках, но ни одно из них я не употреблю, споткнувшись в коридоре, потому что мат — это не знание языка, а культура». За количество языков не отвечаю, но оно было каким-то внушительным — Широков написал учебник по сравнительному языкознанию.

Меня очень подкупала демократичность одежды на филфаке: одноклассница училась в каком-то строительном вузе и говорила, что приходить в институт можно только с макияжем, маникюром и на шпильках — иначе засмеют. А у нас все были в джинсах и бесформенных свитерах, косметикой практически никто не пользовался. И хотя социальный разрыв между тобой и одногруппниками мог быть большим, его было неприлично подчеркивать — только по маркам сигарет можно было что-то понять.

В аспирантуру я не пошла, было скучно. Попробовала себя в журналистике, писала статьи на социальную тематику: подстегивал опыт работы в приюте. Но осталось неприятное чувство: во-первых, начинающим авторам не платили, во-вторых — тратила кучу времени и сил, а на выходе получала лишь опустошенность.

По знакомству пошла в частную школу учителем литературы, и неожиданно затянуло. Работа с детьми интересна именно эмоциональной отдачей, которую ты получаешь в обмен на вложенную тобой энергию. Отдача, конечно, бывает разная, но позитива гораздо больше, чем негатива. Деньги меня интересуют на уровне «надо, чтобы они были, и этого достаточно».

Надо сказать, что в школу я попала во многом благодаря опыту работы в приюте, а не учебе в вузе. Выпускников МГУ в школах не очень любят за то, что они абсолютно не владеют методикой преподавания. В этом плане мы все самоучки, но, может, это и хорошо. Главное — осознать, что ты этим не владеешь, но вещь нужная. И литературоведение я стала понимать только на работе, когда возникла необходимость его преподавать. До этого мне казалось, что предмет ни о чем: каждый думает свое и доказывает, что прав. В школе я поняла, что в литературе есть объективная составляющая.

В государственной школе я себя не вижу. У нас, в частной, мне нравится коллектив, более гибкий подход к учебному плану, возможность творчества и самореализации. Я работаю по программе, составленной лет 30—40 назад выпускниками МГУ. Она, разумеется, без ФГОС, но так работают многие частные школы: официально заявляется одна программа, а в действительности учитель работает по другой. Если мне встречаются филологически одаренные дети, готовлю их к поступлению на филфак МГУ через университетские олимпиады.

Долгое время я считала, что универ ничего мне не дал, кроме престижного диплома и друзей. Еще когда я только готовилась к поступлению, мой репетитор, преподаватель филфака, сказала: «Не думайте, что в университете вас чему-то научат. Вам дадут базу и доступ к знаниям, а ваше дело — брать их или не брать».

После выпуска я заглянула в приложение к диплому и была в ужасе от списка сданных дисциплин — вообще не помнила, что это такое. Казалось, все случилось именно так, как меня предупреждали: образование было получено зря.

И вот однажды, лет через 10 после окончания, мы сидели в какой-то компании, и одна девушка неожиданно спросила, где я училась. Меня очень удивил этот вопрос, потому что обсуждали мы что-то далеко не филологическое. Услышав ответ, она сказала: «Я так и думала. Недавно разговаривала с выпускником МГУ, и вы рассуждаете одинаково».

Я никогда об этом не задумывалась — может быть, потому что все мои близкие друзья тоже из МГУ и мне казалось, что все так думают. Я очень активно начала ей объяснять, что в универе меня ничему не научили, и опять услышала: «Ты не замечаешь, но думаешь по⁠-⁠другому». Тогда я вспомнила афоризм мужа своей подруги, тоже выпускника МГУ, только с другого факультета. Он очень смешил нас фразой «МГУ — это не образование, а способ мышления».

Сейчас, проработав много лет в школе, я начинаю приходить к выводу, что он прав и неправ одновременно, потому что способ мышления — это и есть образование.

В чем он состоит, мне трудно объяснить, как трудно носителю языка рассказать о его особенностях, — тут нужен взгляд со стороны. Но в конце этого учебного года я услышала два похожих отзыва от родителей своих учеников: «Ребенок говорит, что после ваших уроков стал иначе думать. Системно».

Я могу точно сказать, что ничего потрясающего на уроках не делаю, но даю материал по учебникам МГУ и преподаю его так, как меня научили в университете. Вероятно, это действительно системность: вы оцениваете факты в их взаимосвязи с другими явлениями и делаете это одновременно на разных уровнях. Сергей Волков прекрасно описал это у себя в статье: «Вот языковой факт, можно смотреть на него так, а можно — этак. А как правильно? И так и так. Главное — ты должен понимать и уметь объяснить, из какой перспективы, в какой парадигме ты это явление рассматриваешь. Объяснишь обе логики — еще лучше».

Как ни странно, больше всего я ощущала за спиной филфак, когда мы строили дачу: этот самый способ мышления помогал мне избегать ошибок, вовремя менять подрядчиков. МГУ дал мне не знание чего-то конкретного, а понимание, как добыть нужную информацию и что с ней делать.

Чем старше я становлюсь, тем больше осознаю себя выпускником МГУ. Свою дочь тоже хочу видеть студенткой этого вуза, при этом факультет не имеет значения.