«Получал тысячи сообщений на арабском»: сколько зарабатывает куратор иностранных студентов в медвузе

Читатели продолжают делиться с нами историями о своих профессиях.

После армии новый герой рубрики выбирал между работой в кофейне, полиции и мединституте. В итоге устроился в вуз, где курировал иностранных студентов, но через год уволился из-за выгорания. Он рассказал о том, что не так с университетским документооборотом, в чем особенности работы со студентами из других стран и можно ли осваивать медицину в России без знания русского и английского.

По образованию я учитель начальных классов и английского языка, но ни дня не работал по специальности. Проявив недальновидность при выборе профессии, я так и не нашел интересную мне нишу в преподавании. Когда столкнулся с реальностью учительской жизни на практике, понял, что это совсем не мое. Да и учителям-мужчинам в финансовом плане, на мой взгляд, приходится сложнее.

Отслужив в армии, я начал искать место в сфере контент-маркетинга, где ранее недолго работал. В этот период жил у родителей, на расходы тратил накопленное. Они тоже помогали, за что им огромное спасибо.

За полгода поиски в интересующей области не увенчались успехом: мне не хватало опыта. Нужно было начать работать стабильно, а где и за какие деньги — уже не столь принципиально. Мне повезло наткнуться на вакансию в медицинском университете — должность своего рода секретаря деканата, где ключевым и едва ли не единственным требованием было знание английского языка. С ним проблем у меня не было никогда, а остальные тонкости, например документооборот, освоить недолго.

Помимо университета, от отчаяния я также рассматривал работу баристой в кофейне и полицейским патрульно-постовой службы — профессии с низким порогом вхождения, которые были мне плюс-минус интересны. Сейчас понимаю, что ни в том, ни в другом месте своим я бы точно не стал.

В итоге пошел собеседоваться только в вуз, где мне предложили выйти на неоплачиваемую стажировку, пока готовится справка об отсутствии судимости. Сработала чуйка, что надо идти именно туда.

В ожидании справки я месяц каждый день ходил стажироваться с 14:00 до 18:00. Меня обучала сотрудница отдела — студентка университета, которая работала там около двух лет и собиралась увольняться: на старших курсах медвузов студенты все-таки стараются устроиться по специальности. Стажировка оказалась очень нужной. Учебный процесс в университете почти непрерывный, и на эту должность нельзя назначить совсем нового человека: он сразу же растеряется от широкого пула задач. Поэтому было важно втянуться, понаблюдать, как все работает.

С первого же дня я начал что-то потихоньку делать: нарезал фотографии для студенческих билетов и зачетных книжек, заполнял их от руки. Постепенно приступал к более важным делам, в конце концов перенял обязанности у бывшей сотрудницы и уже после январских каникул попал в самую гущу работы.

Департамент, где я работал, отвечал за обучение иностранных граждан, визовый и миграционный контроль, сотрудничество с зарубежными вузами и организациями, студенческие обмены. Университет, например, организовывал лекции преподавателей из других стран, совместные исследования с учеными из Германии, Франции, Турции, Индии. Из направлений для практики — Болгария, Мексика и Бразилия: студенты оттуда приезжали к нам, а наши ездили туда. Практика длилась от двух до четырех недель и включала в себя экскурсии по университету и медицинским учреждениям города, культурную программу.

Мой отдел отвечал за обучение иностранцев. Там были только я и мой руководитель — заведующий отделом, которого все называли деканом.

Не прошло и двух недель с начала моей работы, как в департаменте освободились полставки по смежному направлению — визовому и миграционному контролю, — они тоже перешли мне. В идеале я должен был помогать с миграционным учетом, но из-за большого количества основных обязанностей только подменял сотрудницу во время ее отпуска — занимался минимальной обработкой студенческих документов, а также отвозил бумаги в миграционный центр. Это нужно было, например, когда кому-то делали регистрацию в общежитии или продлевали визу.

Сотрудников в университете скорее ценят. В каждом департаменте, конечно, все складывается по-разному, но у нас был достаточно устоявшийся коллектив, в который удалось влиться и мне.

Осенью 2021 года меня приглашали перейти в новый отдел в департаменте информатизации, который должен был заниматься электронными расписаниями и учебными планами. Однако к моменту моего увольнения в феврале 2022 года он так и не появился на свет.

Я курировал несколько сотен студентов — юридически они числились не на факультете, а у нас, в отделе международного образования. Когда я пришел, их было около 450, на момент моего увольнения количество выросло до 700.

Мы вели «лечебников», стоматологов, фармацевтов, педиатров. На лечебном деле и стоматологии формировались иностранные группы, которые почти не пересекались с россиянами — кроме лекций, и то редко. А фармацевтов и педиатров из-за немногочисленности присоединяли к группам с местными студентами.

Основная часть иностранцев приезжала из ближнего зарубежья: Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана, в меньшей степени Азербайджана и Кыргызстана. Ребята из Казахстана были преимущественно русскоговорящими, с ними было максимально просто контактировать. Остальные знали русский язык чуть хуже, но общению это не мешало.

Студенты из стран Центральной Азии доброжелательны, отзывчивы и любят дарить подарки. Из Казахстана нам привозили шоколад и коньяк, ребята-узбеки угощали огромными тарелками плова, которого хватало даже на «соседей» из департамента охраны труда, парни из Таджикистана приносили фрукты и овощи.

Не могу сказать, что именно это помогло, но в итоге он все успешно сдал.

Еще было немного студентов из стран Центральной Африки, несколько израильских арабов и вьетнамцев, а также ребята из Колумбии и Эквадора — они запомнились своим необычным акцентом, невероятным спокойствием и расслабленностью. Что касается гендерного разделения, то парней было чуть больше: в среднем где-то 60/40.

Сами по себе иностранные студенты — очень интересные люди, многие из которых вызывают уважение, ведь решиться поехать учиться в другую страну априори непросто. Ксенофобии в университете я не видел, отношения складывались нормально. В целом все было в порядке, если не считать первого культурно-бытового шока новоприбывших от условий общежития и нескольких ситуаций, когда ребята протестовали против правил университета.

Например, был случай, когда во время Рамадана студенты-мусульмане просили перевести их на дистанционку, потому что из-за строгого поста у них не было сил посещать занятия. Мы им сказали, что университет не будет делать для них исключений, после чего они продолжили учебу в обычном режиме, бунт прекратился.

Я занимался преимущественно учебными и административными вопросами, делал практически все приказы: отчисления, восстановления, переводы, документацию по стипендиям и заселению в общежитие. Кроме этого — официальные ответы в различные организации, от посольств и зарубежных вузов до МВД и ФСБ. Для разрешения жизненных ситуаций, например в случае конфликта соседей в общаге или приставаний старосты к студентке, чаще всего обращались к декану.

Первое, с чем я столкнулся, — это зимняя сессия. Ведомости на экзамены мы тогда делали в «Экселе», и лишь к началу следующего учебного года университет со скрипом начал переходить к единой электронной базе.

Однако ректор-технократ обязал все подразделения перейти на цифру, а деканы недоумевали, что со всем этим делать. Новыми ведомостями должны были заниматься все преподаватели, включая пожилых сотрудников. На некоторых кафедрах эту работу взваливали на и без того перегруженных ассистентов.

После сессии шли переводы и восстановления. Уходящие студенты требовали справку о периоде обучения. С младшекурсниками, особенно если зачетки велись аккуратно, проблем обычно не было: до пятого семестра экзаменов не так много. А вот если это студент старшего курса, приходилось открывать огромную старую папку, до отказа набитую рвущимися файлами с ведомостями трех-четырехлетней давности, и искать оценки, сравнивать их с написанными в зачетной книжке… Еще надо было найти курсы по выбору, чтобы их тоже вписать. У приходящих студентов после собеседования с деканом такие же справки и остальные документы собирались в личные дела.

Март и апрель — месяцы затишья. Ребята учатся и приходят редко, в основном если теряют студенческий билет или зачетку. Плюс я делал приказы об отчислении тех, кто не сдал зимнюю сессию.

В мае начинается подготовка к выпуску пятого и шестого курсов: нужно собрать всю информацию и проверить ее вплоть до правильности написания ФИО в дипломе. Обязанности несложные, но порой до некоторых старшекурсников было невозможно достучаться: телефоны не отвечают, во «Вконтакте» люди не заходят месяцами. Приходилось быть на связи со старостами.

Июнь — сессия, и основная работа здесь падает на декана: он выверяет, кому идти на пересдачи. Что касается госэкзаменов, то у будущих врачей они проходят в несколько этапов — это и тестирование, и проверка практических навыков. Считается, что если студент доучился до госов, то он точно выпустится. Даже отъявленные двоечники и прогульщики успешно оканчивали вуз.

Краснодипломников у нас тогда не было — для иностранцев это крайне редкое явление.

Выпускники из дальних стран, как правило, возвращаются на родину. В мой год такая студентка была лишь одна — из Болгарии. Большинство ребят из ближнего зарубежья получают российское гражданство и обосновываются в нашем городе. Обычно с четвертого курса они начинают работать средним медперсоналом по своему профилю — на скорой помощи, в стоматологических клиниках, в аптеках — и чаще всего там же и остаются, получив повышение.

Июль и начало августа — единственный период, когда можно взять нормальный отпуск, хотя студенты все равно продолжают писать, сколько бы ты ни делал объявлений в общей группе во «Вконтакте» и в беседе для старост.

Конец лета и начало осени — период, когда все внимание направлено на первокурсников и их родителей. Порой приказы о зачислении выходили с запозданием, и нас заваливали в соцсетях и по телефону вопросами насчет поступления, заселения в общагу. Звонили из Узбекистана, Таджикистана, иногда даже из Латинской Америки. Мы отправляли абитуриентов на сайт и просили чуть подождать, пока не появится окончательная информация. После таких бесед чувствуешь себя как чайка в меме, которая набирает воздух и орет «А-а-а». Навыки коммуникации, конечно, удалось заметно прокачать.

Переживаний первокурсникам добавила и пандемия — было много вопросов о въезде в Россию в условиях ограничений. Основные ковидные события случились до моего прихода в университет: в 2020 году студенты учились на дистанте, потом начали постепенно возвращаться в офлайн. Однако пандемия внесла и долгосрочные коррективы: лекции с тех пор проводятся только дистанционно. Даже лекционные залы постепенно начали переоборудовать в другие помещения.

При мне были небольшие «ковидные каникулы» в мае и осенью 2021 года. На мою работу это никак не повлияло, кроме дополнительных выходных. Осенью же в университете временно ввели строгий пропускной режим. Мы вздохнули с облегчением, потому что вели прием по предварительной записи и только по важным вопросам. Визитеры бунтовали, рвались в управление, но нам было все равно, охрана никого не пускала.

В сентябре и октябре мы разгребали завалы, скопившиеся за первую неделю учебного года.

Ноябрь был посвящен поступающим на англоязычную программу. Российское медицинское образование очень востребовано на Ближнем Востоке и в Индии, и практически все медвузы страны имеют одну («Лечебное дело»), а то и две-три («Стоматология», «Фармацевтика») программы на английском языке. При мне такую открыли и у нас. Тут моя работа была несколько проще: собеседования проводились сотрудниками отдельного департамента, зависеть от приемной комиссии не приходилось, да и студенты приезжали не всей толпой, а постепенно — из-за ковида в 2021 году процесс растянулся вплоть до мая.

На англоязычной программе сначала учились в основном ребята из арабских стран, преимущественно из Египта. Их было много: в первом наборе к нам приехало чуть больше 100 человек. Студенты из Египта общительные, улыбчивые, иногда даже чересчур приветливые.

Неважно, чем мы занимались, — каждый из нас для них был «доктором». А еще я отмечал специфику поведения этих ребят: они часто мешали вести занятия, шумели, их было очень сложно заставить убираться в общежитии.

Многие студентки из Египта ходили по университету в платках. Была одна девочка, которая этого не делала и подчеркивала, что ведет светский образ жизни, несмотря на принадлежность к исламу. Она еще отлично знала английский — видимо, училась в какой-то особой школе.

Удивляли меня и многосоставные имена-фамилии студентов, которые в основном варьировались между Мохамедом, Ахмедом и Махмудом. Совершенно нормальная ситуация, когда у одного и того же студента в документах три раза фигурировал Ахмед — у египтян в полное имя часто включают имена отца и деда.

Преподавание в рамках англоязычной программы велось без переводчика. По сути получалось, что русскоязычный педагог объяснял носителям арабского медицинскую терминологию на языке-посреднике. Лекции читали обычные преподаватели университета, которые либо уже более-менее владели английским, либо прошли подготовительные курсы — сначала у вуза была договоренность с частной языковой школой, позже занятия проводила кафедра. Педагогам программы, естественно, платили надбавку к зарплате.

После третьего курса появлялись и пары на русском — в случае узкоспециализированных дисциплин либо из-за недовольства пожилых сотрудников на некоторых кафедрах.

Проблема была в том, что среди студентов англоязычной программы из стран Ближнего Востока по-русски говорили лишь прошедшие «подфак» — подготовительное отделение университета, где абитуриенты изучают русский язык и предметы, необходимые для сдачи вступительных экзаменов. Более того, многие не знали и английского. Как они учились и до сих пор учатся, для меня загадка. Отсев был, конечно, большой, но наверняка некоторые до сих пор держатся на добром слове.

Можно представить, что я чувствовал, когда по утрам видел тысячи непрочитанных сообщений, большая часть которых была на арабском. В итоге этот безумный чат мы снесли — сделали небольшую беседу со старостами. А до этого студенты порой даже звонили: вспоминаю, как неоднократно разговаривал по телефону в забитом вечернем автобусе, пытаясь разобрать сквозь шум, что мне хотят сказать на ломаном английском.

На второй год к программе присоединились индийцы. Мне запомнились их представители — так называемые рекрутеры, которые собирают ребят по стране и за определенный процент приводят их учиться в разные вузы. Мы с рекрутерами стали хорошими друзьями и партнерами, они привозили нам индийские сладости. Больше всего мне нравились ладду — оранжевые шарики из топленого масла, — а также cоан-папди — нечто среднее между халвой, сладкой ватой и татарским талкыш калеве. А еще благодаря им я впервые попробовал чай масала.

Сейчас, насколько мне известно, расчет на программе все так же на Ближний Восток и Индию. Европейцев при мне там не было, с Китаем наш университет тоже не работал. Обсуждались варианты с Сербией и Грецией, но их так и не реализовали.

Об успешности англоязычной программы пока судить сложно, потому что ребята еще не выпустились. Однако она приносит вузу больши деньги. Бюджетных мест там нет, а обучение изначально стоило 250 000 ₽ в год против 150 000—170 000 ₽ на «классической» русскоязычной программе для иностранцев. А туда тоже, кстати, на бюджет почти не брали: бесплатно могли поступить только граждане Беларуси, Казахстана и Армении — и то, как правило, это единичные случаи.

Из не самых приятных своих обязанностей могу вспомнить списание личных дел отчисленных студентов в архив. Чаще всего отчисляют за долги по оплате обучения и неуспеваемость. В первую категорию часто попадают одни и те же рецидивисты, которые потом восстанавливаются, но их снова отчисляют за неуплату. Рекордсмен — тридцатилетний парень из Таджикистана: его отчисляли четырежды, а он трижды восстанавливался! При этом учиться он не хотел — на парах не появлялся.

Иностранных студентов также могут отчислить за нарушение режима пребывания в РФ. Однако за этим строго следила моя коллега из визово-миграционного отдела, и такого не случалось. Но был случай, когда к нам поступил студент из Египта, которого ранее депортировали во время учебы в другом российском вузе, закрыв ему въезд в страну. Мы об этом узнали, когда нам отказали в выдаче ему приглашения на въезд, — пришлось отчислять. Еще отчисляли за неподобающее поведение в общежитии: драки, курение, употребление алкоголя.

В числе напрягавших задач также были направления на отработку пропущенных занятий. Сначала я писал их от руки, но когда стали приходить двоечники, пропустившие по два-три месяца, повесил у входа в кабинет образец этого направления — начали писать сами. Не без косяков, но приучить получилось.

Приходилось также навещать студентов в общежитии, а один раз я побывал на студсовете на «показательной порке» учащихся, игнорирующих уборку комнат. Ее проводила комендант — женщина 75+ с суровой хваткой. Кроме нее, за порядком следили участники студсовета — русскоговорящие студенты из России и ближнего зарубежья. Истории были в духе «не убрал кастрюлю, что-то застоялось на кухне» — типичная бытовуха. А если десять раз не выбросил мусор, могло дойти и до выселения.

В итоге для себя я выделил такие плюсы и минусы работы в университете:

• стабильная и в целом неплохая оплата труда;
• нестандартный род деятельности, необычный жизненный опыт;
• общение с большим количеством людей, что сложно для интроверта;
• нестабильность рабочего дня, переработки и внезапные задачи;
• издержки работы в госучреждении вроде добровольно-принудительного посещения выборов или митингов;
• напряженная атмосфера, «серпентарий» в финансовом и кадровом отделах.

Мое утро начиналось с обмена новостями с коллегой — завотделом визовой и миграционной работы. Новости у нее были всегда, потому что ей также приходилось общаться со студентами едва ли не 24/7.

Первая половина дня обычно была занята «бумажными» делами: написать официальный ответ, сделать приказ, наклепать студенческих билетов на группу новоприбывших.

После обеда в 14:00 начинался прием студентов, к этому же времени с кафедры приезжал декан. Чем ближе была сессия, тем больше ребят сидели в коридоре около нашего кабинета и ждали приема. Приходили не только студенты — это могли быть их братья, родители или представители из арабских стран. Прием длился до 18:00 — позже в корпус не пускала охрана.

Частенько случалось, что налитый утром чай оставался нетронутым до конца дня, пока я бегал туда-сюда по всему зданию, решая рабочие вопросы. Какое уж тут «пойдем попьем чайку»!

У коллег было принято задерживаться на работе. Поначалу я в этом участвовал, стеснялся оставлять рабочее место в 18:00. Однажды ушел с работы в 22:06 — тогда и понял, что такой график не для меня. Приучил себя уходить вовремя. Поскольку я был единственным, кто так делал, мне предъявляли претензии — правда, в шуточной форме. Коллегам же хотелось поработать без отвлекающих факторов, в течение дня это было непросто. А еще, вероятно, они стремились избежать пробок по пути домой. Мне повезло — я жил в 10 минутах езды от университета.

Тем не менее после 18:00 мой рабочий день не заканчивался: во «Вконтакте» и «Вотсапе» мои «двери» были открыты практически всегда. В начале сентября и во время сессий мы могли работать до 20:00—21:00. Писали все и обо всем. И поскольку большая часть студентов владеет русским не очень хорошо, у меня в переписках сохранилось немало текстовых «отжигов».

Студенты из Египта пытались говорить с нами на смеси английского и русского. Особенность арабоязычных людей — путать «п» и «б». Поэтому, например, всем известный банк у них был «Спербанком». Однажды у одного студента в общежитии некая «камунда» забрала «барбоск». Я очень долго не мог понять, что это означает. Оказалось — комендант забрала у него пропуск. Другой студент, пытаясь переселиться в комнату друга, упорно доказывал, что старшекурсники требуют у него то ли «давление», то ли «бафление». Позже выяснилось, что речь о заявлении.

А одна студентка из Конго, выполняя домашнюю работу, списала на сайте не только решение задачи, но и матерный комментарий к нему. Нашему декану позвонила преподаватель кафедры с гневной жалобой и требовала чуть ли не отчислить бедную девушку. Мы ее успокоили, объяснили, что к чему, посмеялись над ситуацией и никаких санкций применять не стали.

Когда трудишься в университете, возможности для подработки в теории есть, но на них нет времени. Я для себя такие варианты не рассматривал, хотя были, например, предложения стать репетитором по русскому и английскому языкам.

К слову, у многих преподавателей бывает по две-три должности: по утрам они ведут занятия, а после обеда приезжают в административный корпус, где выполняют уже другие обязанности.

Изначально я приходил на зарплату в 25 000 ₽, хотя объективно ставка тянула на 35 000—40 000 ₽. После того как добавились обязанности по визовому и миграционному контролю, доход поднялся до 43 000 ₽ — это выше, чем средний заработок сотрудника университета на стартовой позиции. Для несемейного молодого человека без кредитов и ипотеки (часть времени я жил у родителей, часть — в квартире тети за треть стоимости) — вообще круто.

Но потом эти мысли ушли: понял, что надо брать по максимуму, если дают.

В конце 2021 года мои полставки в отделе визовой и миграционной работы урезали, взяв на эту должность полноценного сотрудника: там резко выросла нагрузка. Зарплата снизилась до 25 000 ₽, что и стало одной из причин ухода.

Накопить на этой работе мне удалось только на недельный отпуск в Санкт-Петербурге — около 80 000 ₽.

Из университета я уволился больше года назад: эмоционально выгорел и решил искать работу в СММ. После ухода из вуза мне писали несколько студентов с вопросом, не хочу ли я вернуться. Ответом было уверенное «нет».

К выгоранию привело огромное количество коммуникации с утра до вечера. Я интроверт, и мне было сложно справляться с большим потоком общения и параллельно еще делать какие-то дела. Такая работа, на мой взгляд, подойдет молодым людям с подвижной психикой, экстравертам, которые любят общение, новые впечатления, но при этом не боятся рутины и не переживают из-за неспешности карьерного роста.

Сейчас я работаю как самозанятый СММ-специалист в спортивной сфере, это приносит мне намного больше удовлетворения и денег. Также выполняю функции пресс-атташе. Получаю в сумме около 70 000 ₽. Работа удаленная, но иногда я приезжаю в офис, посещаю мероприятия.

Возможно, следующим летом перееду в другой город со своей девушкой, выпускницей как раз того самого медицинского университета. Мы познакомились еще во времена моей работы там — она была в друзьях во «Вконтакте» у одного из моих студентов, и я обратил на нее внимание.

После переезда, думаю, займусь копирайтингом в удаленном формате. Поначалу рассчитываю на доход около 50 000 ₽ с перспективой дорасти до 70 000—80 000 ₽. Мне важно, чтобы были свободны выходные, — сейчас с этим проблемы. Хочется баланса отдыха и работы.

Хочу стать профессионалом в своем направлении, а не идти по головам. Мне нравится писать тексты, причем в больших объемах, поэтому в будущем вижу себя в этой сфере. В то же время не буду оставлять и СММ, потому что стремительный прогресс нейросетей, на мой взгляд, усложнит развитие в профессии копирайтера. А СММ — это все же более комплексное направление.