«Пишу заявки на гранты почти каждый месяц»: сколько зарабатывает ученый-химик

Читатели Т⁠—⁠Ж каждую неделю делятся опытом и историями о своих профессиях.

В этом выпуске ученый-химик из СПбГУ рассказывает, сколько можно зарабатывать, занимаясь наукой, почему рассчитывать только на зарплату не следует, чем ученые похожи на предпринимателей и почему научная деятельность не подходит людям, которые хотят работу с нормированным графиком.

В восьмом классе я увидел объявление о том, что проводится олимпиада по химии, и записался. Нормальной химии в восьмом классе нет, поэтому все мы не знали ровным счетом ничего, олимпиада была скорее на логику и эрудицию. Меня затянуло, я начал всерьез интересоваться предметом. Моя школа была не обычная, но не химическая, а физмат. С математикой было сложновато, программа была рассчитана на олимпиадников-всеросовцев, но мне, как химику, давали поблажки.

Путь в большую науку начался с медалей на ВСОШ — Всероссийской олимпиаде школьников по химии. Туда попадали с городской олимпиады, которая состояла из теоретического тура, то есть задач, и практического — эксперимента. На всерос из Санкт-Петербурга проходило 10—15 школьников. Там система примерно такая же, только теоретических туров два. Из 250—300 участников медали получали примерно 40 человек.

Тогда мне заплатили первые деньги по программе поддержки талантливых школьников: за победу на ВСОШ давали неплохую по тем временам сумму — 30 000 ₽. Я купил себе компьютер и телефон, остальное потратил по мелочи.

Со всероса ребят отбирали на международную олимпиаду, но я ни разу туда не прошел: для этого нужно было быть в четверке лучших, а я попадал максимум в десятку. Возможно, мотивации не хватало — я не слишком усердно готовился. Может быть, это и к лучшему, потому что подготовка к межнару — очень сильное напряжение для подростка: ребята работали в жесточайшем цейтноте, да и уровень ответственности выше, когда представляешь целую страну. Не все выдерживали: бывали нервные срывы, депрессии, а один олимпиадник спился еще в школе.

Медаль ВСОШ давала мне право поступить в любой вуз по профилю — я пошел в Санкт-Петербургский государственный университет. Туда я пришел с багажом знаний, сильно превышающим уровень первокурсника. Олимпиады дали мне сильную химию, школа — физику и математику. На первом курсе было несколько всеросовцев, это были с отрывом самые сильные студенты. Конечно, наши знания были намного более поверхностными, чем университетская программа, но я, например, мог бы сразу пойти на третий курс. На четвертом начинались кафедральные предметы — примерно как нынешняя магистратура, их бы я не потянул даже с учебниками.

Они учатся в университете спустя рукава, в итоге их обходят однокурсники с куда более скромных стартовых позиций. К счастью, я понимал, что расслабляться не стоит. Пары я, конечно, косил, но только удостоверившись, что смогу сам освоить материал курса. Обычно смотрел план, сканил конспекты у старшекурсников. В университете была либеральная программа: лекторам вообще не было дела до посещаемости, преподаватели семинаров, когда видели, что я могу решить любую задачу, часто отпускали меня сами, а практикумы я никогда не пропускал.

За красным дипломом не гнался, поэтому не тратил время и силы на непрофильные предметы вроде истории, русского языка, философии, психологии и так далее. Из них меня интересовала только экономика, тем более препод был хороший. Я вывозил эти предметы на четверки-пятерки просто на общей эрудиции и хорошо подвешенном языке. Но профильные знал от и до — за время обучения было, наверное, 30—40 химических дисциплин. Я уже тогда понимал, что либо останусь в науке, либо уйду работать в коммерческую компанию, но тоже по специальности.

После пар работал в лаборатории — иногда проводил там по 8—10 часов в день. Университет — это же не только учебное заведение, но и научное. Такие вузы, как МГУ и СПбГУ, по части науки могут соперничать с ведущими институтами РАН. Студент обязательно делает диплом в лаборатории. А можно добровольно прийти туда раньше, получить опыт, навыки, а иногда и немного денег. Лаборатория получает пусть не очень эффективного, но почти бесплатного исполнителя и может вырастить из него полноценного сотрудника. Я занимался научной работой, научный руководитель не вмешивался, а скорее определял направление и иногда подсказывал. Поэтому к выпуску у меня была пара научных публикаций и неплохой опыт экспериментальной работы.

2000 ₽

в месяц платили в лаборатории

Дальше мой профессиональный рост был связан с выработкой научного мышления и способности к самостоятельным исследованиям. Плюс я учился писать статьи. В современной науке публикации — пожалуй, основной осязаемый продукт деятельности ученого. Не единственный, но наилучшим образом поддающийся оценке и сравнению. Эту систему часто критикуют, и у нее действительно есть недостатки, но известные альтернативы значительно хуже. Еще есть патенты, но они больше подходят для прикладных исследований.

Минимальную зарплату «на мороженое» в лаборатории я начал получать с третьего курса, это было около 2 тысяч рублей в месяц. Но академическую стипендию платили вообще смешную, тысячу рублей, так что и эти деньги давали минимальную финансовую независимость. Это была политика университета: академическая стипендия у всех была одинаковая и очень маленькая, даже у круглых отличников. Повышенную стипендию порой получали троечники-разгильдяи без научных успехов, а отличники сидели на бобах. Я пару раз выигрывал научные стипендии по конкурсу — от президента или правительства, 2—4 тысячи в месяц.

Окончил университет и остался там же, в аспирантуре. Платили более-менее приличную стипендию, около 6 тысяч в месяц, и позвали работать в большой грант, где не хватало специалиста моего профиля. Там я получил новый опыт самостоятельной работы, планирования, привык к ответственности. Ну и репутацию какую-никакую заработал.

Я ученый широкого профиля, в науке таких называют мультидисциплинарными. Большая часть моей деятельности связана с физической химией. Я занимаюсь фундаментальной наукой, использовать наши результаты в повседневной жизни нельзя — только построенные на них прикладные технологии. А фундаментальная наука нужна как раз для того, чтобы было на чем строить прикладную.

Ученый обязан быть немного авантюристом. Перед нами всегда стоит выбор: продолжить пахать старую тему и получить пусть не выдающиеся, но гарантированные результаты — или начать исследовать что-то новое.

Мне нравится эта работа: постоянно напрягаешь мозг, ищешь нестандартные подходы к решению проблем. Нравится работать с чем-то неизведанным, радуюсь, когда гипотеза подтверждается экспериментально и становится фактом.

Если говорить совсем грубо, то я выдвигаю гипотезу и проверяю ее с помощью экспериментов. Область и проблему выбираю исходя из того, что финансируют. Гипотеза появляется из опыта, знаний и анализа литературы. Иногда коллеги-теоретики подкидывают готовую теорию, которую надо проверить.

Мы формулируем необходимую для подтверждения «внешнюю» гипотезу. В самом простом случае это ответ на вопрос «а что будет, если сделать так-то». Могу объяснить на дурацком примере. Внешняя гипотеза: когда я тру уши, идет дождь. Это ответ на вопрос «а что будет, если потереть уши». У меня есть предположение о сути явления: я считаю, что вырабатываемое статическое электричество притянет тучу и ускорит нуклеацию влаги в капли, а считаю я так потому, что видел разряд молнии из тучи.

Дальше мы проверяем гипотезу — трем уши. Если после этого идет дождь — значит, гипотеза верна и, возможно, предположение соответствует действительности. А дальше нам нужно найти корреляцию между накопленным ушами зарядом и скоростью приближения тучи, отсеять ложные корреляции.

Если случайное возникновение такого результата невероятно, то хватает и одного эксперимента. При измерениях желательно провести хотя бы три эксперимента, а дальше — до положенной сходимости*. Когда гипотезу проверили экспериментально, нужно построить теоретическую модель. Затем нужно изложить ее в публикациях и отчетах.

В основном исследования публикуются в изданиях, которые называются высокорейтинговыми: Organic Letters, Journal of Material Chemistry A, Tetrahedron, Dalton Transactions. Это англоязычные издания, признанные во всем мире и индексируемые ключевыми научными базами. Надо изложить суть работы и выводы так, чтобы было понятно другим химикам, отправить в редакцию и ждать ответа. Статью рецензируют независимые рефери — часто нужно что-то доделать или доказать им свою правоту. Регулярно статьи отклоняют: считают неподходящими по тематике или по уровню. Тогда подаемся в другой журнал, ближе по теме или пониже импактом. Или дорабатываем.

Научные исследования действительно непонятны посторонним. Если бы они были понятны любому — нас бы выгнали, а взамен за копейки наняли «любых».

Я работаю старшим преподавателем в СПбГУ. Это бюджетная и очень большая организация: много тысяч студентов и преподавателей, огромный административный аппарат и вспомогательный персонал. Все отношения очень формализованы, что меня вполне устраивает. Любое действие администрации сопровождается приказом и сбором подписей, общение ведется через служебные записки и докладные. Как говорится, больше бумаги — чище руки.

У нас полностью белая зарплата, все строго по трудовому кодексу и вполне конкурентоспособные условия труда. Я не знаю, какой потолок зарплат: люди не любят раскрывать свои доходы, а богатые люди — тем более. Из того, что я видел, — есть доходы в 400 тысяч, но это, скорее всего, не предел. При этом у нас вообще нет соцпакета. Есть какие-то крохи, распределяемые профсоюзом, но с крупными частными компаниями не сравнить. И гарантированная зарплата невелика.

Научная работа по большей части оплачивается именно из грантов. Университет иногда информирует об открытых конкурсах, но не всегда, полагаться на них в этом вопросе нельзя. Чтобы получить грант, надо расписать план и доказать, что проект нужно профинансировать. Потом сдать отчетность — статьи или патенты плюс отчет для фонда. Иногда требуются дополнительные показатели: например, нужно провести мероприятие.

Я пишу заявки на гранты почти каждый месяц. Это во многом лотерея: из десяти заявок срабатывают одна-две. Грантов, которые позволяют спокойно работать несколько лет, в стране очень мало. Брать частные и зарубежные формально можно, но государство тихой сапой выдавило всех конкурентов-грантодателей из страны, так что на практике найти их сложно. В основном финансирование идет от государственных фондов.

Борьба за гранты и федеральные целевые программы идет с коллегами из других вузов и городов. А внутренняя конкуренция в университете, в отличие от частных организаций, слабая. Зато есть большие возможности для профессионального и карьерного роста. Если в частной организации повышение может случиться, только когда место выше освободилось, то у нас это может произойти в любой момент. Можно к 30 годам иметь свою научную группу и несколько проектов.

Если ты достиг в науке уровня, когда у тебя появляются свои проекты и гранты, твоя работа приобретает элементы предпринимательской деятельности. Никто не скажет тебе «копать отсюда и до обеда» — все, что касается планирования, будешь делать сам: искать финансирование, исполнителей, ставить задачи, отчитываться.

Наука не подходит для несамостоятельных и недисциплинированных людей. В отличие от привычной иерархии, где у каждого начальника есть свой начальник, который регулярно контролирует работу, в науке ты рано оказываешься в ситуации, когда тебе никто не дает конкретных заданий. Особенно в России: молодых ученых у нас очень быстро выпускают в свободное плавание. Максимум, если ты работаешь по чужим проектам, раз в пару-тройку месяцев тебе обозначают направление, а дальше сам.

У меня свободный график работы. Я ярко выраженная сова, и просыпаться раньше десяти для меня — сущее мучение. Не представляю, как люди десятилетиями ходят на работу к девяти утра.

Мой рабочий день начинается примерно в одиннадцать, а заканчивается в девять вечера. Но если надо, могу попозже приехать или пораньше уехать. Или вообще пропустить несколько дней без всяких формальностей. Если нет задач, связанных с коллегами, то можно даже никого не предупреждать. У нас нет дресс-кода — можно приходить хоть в шляпе и шортах. Правда, в рабочей комнате шляпа запрещена по технике безопасности. В коллективе нет строгой субординации. Когда идет футбол, все увлекающиеся, включая завлаба, вполне могут забиться в офис и смотреть его на проекторе. После окончания рабочего дня, возможно, даже с пивом.

Если я не занимаюсь рутиной — проведением рядовых экспериментов, обработкой результатов, — то устоявшегося алгоритма работы нет. Вообще, рабочий день ученого, занимающегося экспериментальной наукой, можно разделить на несколько отрезков, перемешанных в случайном порядке.

Экспериментальная работа. Химики, которые работают с органическими веществами, проводят большую часть манипуляций в вытяжном шкафу. Он работает как кухонная вытяжка, только мощнее и с боковинами. Это физически напряженная работа — иногда до шестнадцати часов на ногах. При этом нужно проводить очень точные и аккуратные манипуляции, в том числе с опасными веществами вроде цианида или пористого титана и деталями размером с монетку. Глаза в лабораторных помещениях должны быть защищены постоянно, очки носим не снимая — хотя все время хочется. Руки тоже почти всегда в перчатках. У меня, к счастью, нет травм химической природы. Страховок такого рода в России, насколько я знаю, нет. Но работодатель и соцстрах несут ответственность за травматизм на рабочем месте.

В отличие от работы за станком или на конвейере, здесь нет повторяющихся действий, каждое надо продумывать, импровизации включаются только тогда, когда что-то пошло не по плану. Этим, кстати, и отличается хороший ученый-экспериментатор от плохого: хороший не совершает действий, необходимость и смысл которых не может объяснить.

Как известно, большим мальчикам нужны большие игрушки. В этом плане больше всего везет физикам: им достаются игрушки стоимостью в годовой бюджет среднего города. Столько стоит любой более-менее крупный ускоритель частиц, установка термояда или сеть телескопов. Но и у химиков тоже бывают дорогие игрушки — иногда прибор, стоящий как новенький Роллс-Ройс, целиком умещается в твоей ладони. Немного страшно: вдруг уронишь. В основном это элементы лазерных систем. Например, фемтосекундный лазерный комплекс стоит примерно 500 тысяч долларов.

Обработка результатов. Сюда я включаю всю работу с полученными экспериментальными данными. Например, преобразование сырых приборных данных в готовые величины и спектры. Иногда с этим справляется скрипт или программа. Но есть виды данных, которые плохо поддаются автоматической обработке, есть сложные спектры, где работу скрипта надо обрабатывать вручную. Из этих данных возникает теория. Это, разумеется, теории не такого уровня, как общая теория относительности, а более конкретные и локальные вещи.

Работа с литературой. Ищем мы, конечно, не в Гугле: есть специализированные научные поисковые системы, например Scopus и Web of Science. Весь поиск — на английском языке. Отдельно есть поиск по физическим данным: для этого я захожу в нужную базу, допустим Reaxys или Scifinder, рисую структурную формулу, забиваю значения или подгружаю спектр.

Работа с литературой похожа на офисные будни: сидишь себе за компьютером с чашкой чая и смотришь в монитор.

Написание статей, заявок, отчетов, вечная битва с бюрократией. Та же офисная работа, только с повышенной нагрузкой на клавиатуру. Много внутренней бюрократии: нужна бумага для принтера — пиши заявку, согласуй ее, отправляй через электронную систему. Потек кран в лаборатории — то же самое. У химиков есть еще одна заноза в попе — прекурсоры и яды: с ними очень много бумажной возни.

Работа со студентами. Я работаю в учебном заведении, поэтому в лаборатории всегда есть студенты — обычно курса с третьего, но бывает, что и первокурсники. Научный руководитель дает студенту определенную тему — она небольшая, но не учебная, имеющая новизну. Дальше руководитель учит его сначала эксперименту, а потом, постепенно, и теории. Многие обучают по принципу «делай как я», но я стараюсь этого избегать.

Не все берут студентов, но это очень приветствуется, в том числе и небольшими доплатами. С аспирантами то же самое, но они более самостоятельны, и учить их надо уже более сложным вещам. Аспирант должен уметь сам вести исследование по заданной теме.

Коммуникации. Обычно над проектом работает несколько человек. Над крупными — несколько десятков. Нужно постоянно координировать работу. Особенно много времени уходит на коммуникации в междисциплинарных проектах. Представьте себе, что в проекте работают одновременно математики, физики, химики нескольких направлений и энергетики — и они должны достигнуть взаимопонимания относительно плана и результатов исследования. Сюда же относится деловая переписка с коллегами и с редакциями журналов.

Наука не подходит для конфликтных людей. Вернее, так: если ты конфликтный человек, надо компенсировать это высоким профессиональным уровнем. Если ученый уникален, ему простят многое, в противном случае успеха в науке не добьешься. Я встречал таких ученых, к ним надо искать индивидуальный подход, и четкие планы с их участием строить нельзя.

Ученому надо уметь вовремя видеть и признавать свои ошибки. Если человек не разделяет свою личность и научную позицию, воспринимает критику своих идей как личное оскорбление — такому человеку в науке не место. Любому, даже нобелевскому лауреату, есть чему поучиться у коллег. Ученый, который разучился учиться, обречен.

В науке, конечно, есть своя рутина — и есть исполнители, которые ей занимаются. Такие задачи мало чем отличаются от работы на заводе: эксперименты по заданной методике или очистка веществ, подготовка образцов. Этим занимаются все, но в основном аспиранты и постдоки. Но если ты хочешь заниматься исследованиями, придется учиться учиться. Жизнь ученого — это постоянный поиск и усвоение информации в больших объемах: нужно оставаться в курсе последних исследований и открытий, а для решения конкретных задач придется перелопатить очень много данных.

Наука не подходит для людей, которые ищут работу с четким графиком. У нас есть дедлайны, экспериментальные установки, которые не бросишь в 17:00, непредвиденные происшествия — надо быть готовым задержаться на работе. Не всегда перед началом эксперимента понятно, когда он закончится. Сколько времени будет релаксировать система? Когда завершится реакция? Неизвестно. Не все эксперименты можно закончить на середине, иногда это может обойтись в десятки тысяч рублей.

Как бы ты ни старался распределять задачи равномерно, все равно что-то не успеешь и придется перед дедлайном работать по 14—16 часов в сутки. Дедлайны обычно касаются работы за столом: обработки результатов, написания отчетов и статей.

Принцип «пришел домой — забыл про работу до утра» тоже неуместен. Разогнанные мыслительные процессы так просто не остановить, поэтому после рабочего дня по инерции обдумываешь какой-нибудь эксперимент или гипотезу. Иногда едешь на автомате, прокручиваешь в голове возможные варианты. Часто, подъезжая к дому, уже понимаешь, как решить задачу.

Еще в студенчестве у коллеги раскидало по комнате мелкими кусочками, фактически порошком, килограмма два пористого титана. Причем это был даже не эксперимент, а просто обслуживание одного из приборов. Этот материал может самопроизвольно загореться, оставлять его в комнате нельзя: утром вернешься на пепелище. Так что все, кто был в лаборатории, полночи ползали по помещению площадью в полторы сотни квадратов и очень осторожно выдували азотом порошок.

Я зарабатываю 140 000 ₽ в месяц без учета премий, но большая часть зарплаты — не от университета. Университет платит мне в основном за преподавание — 40 000 ₽ плюс премии. Премии есть за организаторскую, научно-просветительскую и общественную деятельность, их дают раз в квартал. Суммы сильно скачут, но в среднем около 250 тысяч в год набегает.

В Петербурге рыночная зарплата для химика, обычного кандидата наук без дополнительных профессиональных преимуществ, — 70 тысяч. Любые полезные отличия, например умение писать статьи или исключительный опыт в какой-то области, могут повысить эту сумму. Правда, сам факт наличия «обычных кандидатов наук» — признак девальвации научной степени. Скажем, в 50-е кандидаты наук были штучными специалистами, каждый из них был уникален. Но эти времена давно прошли, кандидатов выпускают намного больше, чем реально нужно, и кандидатскую теперь можно защитить в, казалось бы, чисто вспомогательных заведениях — вплоть до железнодорожного института.

Рынка труда у нас нет — каждый специалист индивидуален. И каждая вакансия на таком уровне индивидуальна, нет стандартного набора функций и требований. Соответственно, зарплата зависит не от абстрактного профессионального уровня, а от того, насколько специалист подходит под вакансию. Так получилось, что у меня довольно редкое сочетание специализаций: я компетентен в областях, представители которых обычно говорят на разных научных языках. Можно сказать, что я переводчик с языка одной науки на язык другой. Среди коллег моего уровня или выше нет ни одного, кто бы устроился работать в науке через сайты.

Чтобы зарабатывать больше, нужно больше работать, но это путь в никуда. Превращать свою жизнь в день сурка и класть на алтарь золотого тельца свое здоровье, в том числе и душевное, — зачем? Можно расти карьерно и профессионально. Это правильный путь, но он, как ни странно, требует больших усилий.

Конечно, необходим научный рост, то есть рост научных навыков. Какого-то формального выражения, например в виде должности, он не имеет, но позволяет быстрее решать привычные научные задачи и справляться с теми, что раньше были неподъемными. Это эволюционный рост, тут надо читать, думать, переосмыслять уже известное. Но вдобавок ты должен расти как руководитель исследовательской деятельности. А для этого надо менять масштаб мышления.

Вообще, продвижение по карьерной лестнице всегда требует изменения масштаба мышления. Линейный сотрудник мыслит своими задачами, начальник отдела — задачами отдела, начальник департамента — задачами департамента, топ-менеджер — задачами компании, причем как внутренними, так и внешними. Линейный сотрудник может отточить свое мастерство до идеала, но это не сделает его хорошим начальником отдела. В науке то же самое: если мыслишь отдельными операциями, не сможешь самостоятельно решать научные задачи, если мыслишь локальными задачами, не потянешь собственный проект. Если мыслишь отдельными проектами — не сможешь руководить лабораторией с постоянным составом.

Подработок у меня нет: специфика работы такова, что задач всегда больше, чем времени. Если у меня появилось свободное время, возьму еще одну задачу на своей работе — из тех, что обычно отдаются на научный аутсорс, это расчеты или рутинные измерения. Благо оплата идет по задачам.

Если бы передо мной встала задача найти подработку — это, скорее всего, было бы репетиторство. Я бы учил студентов, потому что со школьниками труднее: у большинства нет мотивации. Понятия не имею, сколько бы за это брал, ближе к верху рынка. Если бы сильно прижало — думаю, еще тысяч 50 можно было бы выжать. Правда, ценой собственного здоровья: пришлось бы меньше спать и отдыхать. Потому я за этими деньгами и не гонюсь.

Уходить в коммерческие компании — у нас это называется «в индустрию» — я тоже не думал. На тех должностях, куда я смогу устроиться, платят не сильно больше. Возможно, я выгадаю тысяч 20—30, но потеряю свободный график и творческий элемент работы.

Мы с женой ведем совместное хозяйство, траты более-менее ровно распределяются на двоих. Я буду приводить их в пересчете на одного человека.

Я не пью, не курю, из вредных привычек — только гурманство. Покупаю дорогие сыры и мясо — они могут стоить 3000—10 000 ₽ за килограмм. Регулярно хожу в рестораны — это могут быть заведения со средним чеком как 800—1000 ₽, так и 4000—5000 ₽: как показывает практика, почти в любой ценовой категории можно найти достойные места. Из любимых — бургерные «Мясная лавка» и Moo Moo, ресторан Stroganoff Steak House или, например, чайхана «Казан-мангал».

К обычным продуктам я тоже требователен, всегда внимательно читаю состав. Принцип простой: там не должно быть того, чего не должно быть в этом конкретном продукте. Например, если я беру колбасу, которая не заявлена как куриная, там не должно быть курицы. Не беру продукты с удешевляющими наполнителями, например мясные продукты с «белковыми стабилизаторами» и тем более «мясом птицы механической обвалки». К сое тоже отношусь негативно, но с ней хотя бы все честно и относительно безопасно.

Стараюсь есть свежие фрукты и овощи в любое время года. Стереотипов по поводу магазинов у меня нет: что в гипермаркетах, что в якобы фермерских лавках могут попасться как хорошие фрукты и овощи, так и отстой. В сезон они дешевле, на пике сезона розовые помидоры можно взять по 100 ₽, а огурцы — по 40 ₽, вне сезона — по 300 ₽, а то и дороже. С фруктами то же самое. Черешня может стоить до 500 ₽.

А вот вещи я покупаю редко, но стараюсь брать дорогие. Джинсы могут стоить 5 тысяч, обувь — до 10 тысяч, куртка — тоже около 10 тысяч. Зато в них комфортно, и живут долго. Если считать в среднем в месяц, на одежду трачу 5000 ₽.

Не вижу необходимости в дорогих смартфонах — мой стоит 15 000 ₽ и я его постоянно использую для работы. Мощный компьютер у меня есть на работе, так что дома стоит простенькая машина, чисто для интернет-серфинга и работы с текстом. Это стационарный компьютер, который я собрал себе за 30 тысяч рублей два года назад.

На отпуск уходит около 15 тысяч в месяц, если усреднить. Предпочитаю активный отдых — вело- или водный туризм, яхтинг или хотя бы автотуризм, а он стоит денег, особенно за границей. Главное — не сидеть на одном месте. В последний раз были байдарки в Карелии, а до этого — яхтинг в Греции.

Недавно сменил машину — купил слегка подержанный Мерседес за 2,5 млн рублей. Трачу на обслуживание, включая ремонты, ТО и страховки, в среднем 10 тысяч в месяц.

На медицину, в основном стоматологию, в месяц уходит в среднем 3000 ₽. Из-за воды зубы — слабое место петербуржцев.

Еще 10—15 тысяч просто куда-то рассасываются: подарки, развлечения, печеньки «в общак» на работу, хобби, какие-то случайные покупки. Выходит около 90 тысяч расходов. Итого в среднем остается 50 000 ₽, с премией — 70 000 ₽.

После покупки машины моя кубышка сильно похудела, осталось всего 500 тысяч. Пока деньги просто лежат на депозите, чтобы хотя бы частично компенсировать инфляцию. После всех снижений ставок ЦБ процент на нем стал 5%.

Накоплю значимую сумму, больше миллиона, и буду думать над инвестициями, хотя бы на ИИС. Раньше хотел купить квартиру и сдавать ее, но пришел к выводу, что это не особенно выгодная затея.

Финансовой цели у меня нет, да я и не хочу ее ставить. Если взять что-нибудь заведомо недостижимое, то придется всю жизнь мучиться по этому поводу. Либо случайно взять и достичь цели — и что дальше?

Моя финансовая цель заключается в том, чтобы у меня не было финансовых целей. Чтобы я чувствовал себя комфортно и мог не думать о деньгах. Но сколько это в рублях — я не знаю, нужны экспериментальные данные. Подозреваю, что очень много.

Тот факт, что я откладываю деньги, уже говорит о том, что экономить мне не приходится. Но это не значит, что я полностью доволен своим доходом. Конечно, хочется большего. Скажем, виллу в Курортном районе, пару-тройку спорткаров в гараже за миллион-полтора долларов и небольшой личный вертолетик. Ну и кухарку с горничной, дабы избавиться от постылого быта.

Иногда приходится отказывать себе. Например, когда я выбирал квартиру, была мысль купить подороже, но получить ипотеку с большим взносом. В итоге я решил от этого отказаться и обойтись накоплениями. Вообще, постоянно возникают мысли что-то купить — разной степени серьезности. Но в основном это все на уровне досужих размышлений.

Я заметил, что запросы имеют тенденцию быстро подтягиваться по мере роста доходов, а это обессмысливает предыдущие цели. Оглядываясь назад, понимаешь, что это все мышиная возня и глупо было тратить столько времени и сил.

Планирую и дальше оставаться в науке. Где именно — зависит от предложений. Цели уехать за рубеж любой ценой пока нет. Мысли сменить профессию были, особенно когда зарабатывал немного, а программисты и их зарплаты находились на пике хайпа. Сейчас разрыв сократился — и уже не вижу смысла.