«Писала друзьям, что за нами следят сверхсущества»: как я живу с шизофренией

Мне 30 лет, последние шесть из которых я живу с диагнозом «шизофрения».

На этой фразе многие представляют человека в смирительной рубашке, который пускает слюни и не осознает реальность. Но вопреки стереотипам моя жизнь мало чем отличается от жизни психически здоровых людей. Я работаю в сфере мобильной разработки, много путешествую, люблю тусоваться и общаться с друзьями. От знакомых диагноз не скрываю, потому что убеждена: шизофрения не ставит клеймо на лбу.

Расскажу, с чего началась моя история, как я побывала в двух психиатрических больницах и как справляюсь с болезнью сейчас.

В 16 лет я впервые почувствовала что-то вроде депрессии. Настроение было постоянно сниженным, меня беспокоило ощущение ничтожности и суицидальные мысли. В голове сидело, что «я плохая и всем делаю только хуже».

Отношения с родными всегда были сложными, поэтому от них я свое состояние скрывала. Друзья замечали, что со мной что-то не так, но всерьез это не воспринимали. Большинство давало банальные советы в духе «мысли позитивно» или «займись спортом, и все пройдет».

Время шло, а лучше я себя не чувствовала. Когда мне было 18 лет, коллега рассказала, что переживает похожие симптомы и посещает психотерапевта. Еще она «по-дружески» поделилась двумя упаковками антидепрессанта — флуоксетина. Я начала принимать его без консультации с врачом. Повторять такое никому не советую. На фоне терапии я вообще перестала ощущать эмоции — и хорошие, и плохие. Когда препарат закончился, депрессия накрыла новой волной.

Примерно в то же время я начала искать психотерапевта. Поиски затянулись на три с лишним года. Я тщательно изучала отзывы и странички врачей в интернете, но выбрать кого-то не решалась.

А в декабре 2015 года случилось стрессовое событие: я сменила работу и через неделю пришла в полный раздрай. Тогда решила, что откладывать встречу с врачом больше нельзя. Позвонила в первую попавшуюся частную клинику и сквозь слезы попросила записать меня хоть к кому-нибудь. Так по воле случая я попала к отличному психиатру и психотерапевту в одном лице, у которого наблюдаюсь по сей день.

На первом сеансе с психиатром я проплакала от первой до последней минуты. О чем говорили, уже не помню. По результатам беседы психиатр поставил диагноз «депрессия» и назначил антидепрессант «Паксил». Я начала его принимать, но улучшений не заметила. Состояние оставалось «стабильно депрессивным».

Раз в неделю я ходила на сеансы психотерапии — в основном это была когнитивно-поведенческая терапия, которая учит отслеживать свое состояние и справляться с тем, что его ухудшает. За каждый прием отдавала по 2500 ₽. В последующие восемь лет я прерывала психотерапию лишь однажды — когда попала в больницу.

Через полгода врач отменил антидепрессант, потому что толку от него не было. А в 2016 году мне впервые назначили нейролептики — лекарства с антипсихотическим действием. Эти препараты устраняют ненормальные мысли, ощущения и снижают психомоторную активность. Думаю, в тот период психиатр уже начал подозревать у меня шизофрению, но прямо об этом не говорил.

В течение девяти месяцев я перепробовала три препарата: рисполепт, оланзапин и кветиапин. Потратила на них около 30 000 ₽. От всех были побочные эффекты. Рисполепт вызывал сонливость, ощущение пустоты в голове, проблемы с менструальным циклом и галакторею — молочные выделения из груди. Оланзапин спровоцировал набор веса, а от кветиапина клонило в сон.

Когда возникали побочки, я бросала терапию. Психиатр был этим недоволен, но каждый раз пытался подобрать что-то получше. Сеансы психотерапии мы начали проводить реже — раз в две недели.

В 2017 году у меня случился первый и, надеюсь, последний бредовый эпизод. Я жила с ощущением, что все мы находимся в матрице и за нами следят сверхсущества, которые контролируют нас. Еще считала, что паразитирую в чужом теле, а моего психиатра подменили голограммой. Я писала об этом друзьям, но они думали, что я шучу, и отшучивались в ответ. Сколько длился эпизод, уже не помню. Помню только, что бредовые мысли беспокоили постоянно.

Тогда врач впервые озвучил диагноз «шизотипическое расстройство». А чуть позже сменил его на «параноидную шизофрению». Известие о болезни я восприняла спокойно. Для меня это просто диагноз, не лучше и не хуже других.

В период бреда лечение по-прежнему включало КПТ и нейролептики. Последним из назначенных препаратов стал арипипразол. Он оказался идеальным: не вызвал побочных эффектов, убрал бред и в целом улучшил психическое состояние. Тем не менее я все равно принимала его нерегулярно: несколько месяцев пила, бросала, потом опять начинала.

Мне сложно объяснить, почему я так поступала. Умом понимала, что таблетки нужны, но где-то в подсознании свербила мысль, что могу справиться и без них.

За три года на «прерывистую» терапию арипипразолом я потратила около 80 000 ₽. В какие-то моменты психиатр назначал и другие лекарства, например «Атаракс», флувоксамин, препараты лития. Но их я принимала недолго. Думаю, в сумме на них ушло не больше 10 000 ₽.

Осенью 2020 года я в очередной раз бросила принимать арипипразол. А к декабрю мое состояние ухудшилось: работоспособность упала до нуля, я ненавидела себя и практически изолировалась от людей. Бреда не было, но меня снова начали беспокоить суицидальные мысли. Я твердо решила свести счеты с жизнью после Нового года.

Обо всем этом я рассказала психиатру на очередном приеме — 10 декабря. Он внимательно выслушал и попросил разрешения отлучиться на минутку. Как выяснилось потом, чтобы вызвать скорую. Минут через 30—40, когда мы спокойно беседовали, в кабинет вошла психиатрическая бригада.

Поначалу я отказывалась от госпитализации, но врач скорой сказал: «Приедем в больницу, там напишете отказ и поедете домой». От испуга я плохо соображала, поэтому согласилась поехать. Из скорой написала коллегам в чат, что меня забирают в психиатрическую больницу. На работе о диагнозе знали, поэтому объяснять ничего не пришлось. Родным сообщать не стала: отношения у нас до сих пор натянутые.

В больнице меня коротко опросили, отобрали вещи и телефон. Я только успела написать коллегам: «До завтра точно продержат». Затем заставили подписать согласие на госпитализацию. Пригрозили, что, если не подпишу, положат в больницу через суд и вместо пары недель я проведу в ней полгода. Позже я узнала, что в действительности все обстоит не совсем так. Но тогда от криков и угроз пребывала в шоковом состоянии, поэтому поставила подпись на документе. Потом сто раз пожалела.

Приемный покой. Меня временно определили в приемный покой. Это был период ковида, что, видимо, повлияло на условия пребывания. В одной палате лежали и мужчины, и женщины, причем все находились в разном психическом состоянии. Одни выглядели более-менее адекватно, у других был острый психоз, и они жутко кричали. Были еще лежачие, которые отключились от реальности и ходили под себя.

Туалет на этаже тоже был общим и открытым — без дверей и перегородок. Вместо унитазов — дырки в полу. Многие пациенты не отличались деликатностью: заходили и вставали напротив в ожидании, пока ты справишь нужду.

Медперсонал относил меня к адекватным, поэтому особо не трогал, но были пациенты, с которыми медсестры и санитары разговаривали исключительно матом. Хуже всего приходилось лежачим, потому что за ними не торопились убирать. Люди могли часами лежать в экскрементах и рвоте. Запахи в отделении стояли соответствующие.

Такая атмосфера подействовала на меня угнетающе. Было противно, страшно и одиноко. На второй день ко мне пришла психиатр. Побеседовала в снисходительном тоне, и больше я ее не видела. Мне начали давать таблетки и делать уколы, но не говорили какие.

Психиатрическое отделение. Через неделю меня перевели в общее психиатрическое отделение. Там условия оказались получше. Этаж занимали только женщины, а в туалете стояли унитазы — правда, без перегородок и дверей. Медсестры так же орали на пациентов, но обстановка казалась не такой тяжелой.

Во время пандемии всех пациентов в городе свозили в одну психиатрическую больницу. Думаю, из-за этого мест в палатах не хватало. Меня положили в коридоре, где разместили еще 20 женщин. По ночам свет там не выключали, поэтому заснуть было сложно.

В новом отделении начали давать телефон — на пару часов в день. К тому моменту меня разыскали родные и начали носить передачки. Но общения с ними я по-прежнему избегала. Переписывалась только с друзьями и коллегами.

Мне продолжали давать таблетки. Их нужно было проглатывать в присутствии медсестры. После этого просили, как в кино, открыть рот и показать, что он пустой. Иногда таблетки приносили уже перемолотыми в порошок, чтобы пациенты не могли их спрятать за щеку.

На четвертый день пребывания в общем отделении ко мне пришла психолог. Дала тесты и попросила их заполнить. А на следующий день, 20 декабря, меня внезапно перевезли в психиатрическую больницу по месту жительства. О переводе не предупреждали и согласия не спрашивали.

В новой больнице всех свежеприбывших размещали в карантинных палатах. Дверные проемы в них были завешены простынями, в углу палаты стояло ведро-туалет. Выходить до окончания карантина не разрешали — ни в душ, ни в столовую. Еду развозили по палатам.

Висящая простынь и отхожее ведро с его запахами производили тягостное впечатление. К тому же мне не очень повезло с соседками. Я опять приуныла и 26 декабря написала отказ от лечения.

Сначала со мной побеседовала психолог, потом собралась врачебная комиссия, которая решила, что выписывать меня нельзя. Психиатры опять начали запугивать судом и говорить, что это затянет лечение. Но я продолжала настаивать на своем: хотелось встретить Новый год не в больнице, да и смысла находиться там я не видела. В итоге больница подала в суд исковое заявление о принудительной госпитализации.

Заседание назначили на 30 декабря. До суда мне так же каждый день выдавали телефон, но уже на пару минут. Звонить разрешали только родителям и в присутствии медсестры. Я же ухищрялась писать друзьям коротенькие сообщения. В один из дней написала, где и когда состоится суд. На особую поддержку не рассчитывала, но друзья не подвели. В качестве моего представителя в суд приехал друг — юрист.

Меня привезли на заседание в сопровождении санитарки. В зале также были мои родители, представитель больницы, судья и прокурор. Друг-юрист пламенно отстаивал мои интересы, но помочь все равно не смог. Суд вынес решение, что я должна продолжить лечение.

После судебного заседания условия пребывания в больнице резко улучшились. В тот же день меня перевели в «элитную» четырехместную палату с хорошими соседками. Можно было выходить из палаты и гулять по коридору.

В Новый год разрешили дождаться полуночи и послушать речь президента по телевизору. Но я не стала этого делать, улеглась спать. На новогодних каникулах много читала: друзья передавали книги. Подружилась с соседками. В общем, можно сказать, жизнь наладилась.

Врачи в праздники не приходили. Но таблетки мне по-прежнему выдавали. Подозреваю, что это были нейролептики и антидепрессанты. После выписки из больницы я испытала эффект brain zap — ощущение разрядов тока в мозге, которое возникает при резкой отмене антидепрессантов.

8 января сообщили, что 28-го числа соберется врачебная комиссия, которая оценит мое состояние и решит, можно ли меня выписывать. Я попросила созвать комиссию пораньше, но меня никто не стал слушать. Во время следующего звонка домой я пожаловалась отцу, что выписка затягивается. Он позвонил главврачу, и комиссию внезапно перенесли на 14 января.

Психиатры дали положительное заключение. 19 января меня посетил психолог, 21 января сообщили о предстоящей выписке, а 26 января я наконец была дома. Считаю, что в целом отделалась легко: в больнице я встречала пациенток, которые непрерывно лежали там годами.

После выписки мне рекомендовали принимать нейролептик рисперидон, транквилизатор «Феназепам» и посещать психиатра в амбулаторном отделении больницы. Ни одно из этих назначений я не выполнила и начала снова ходить к своему психиатру в частной клинике.

Первая встреча с врачом прошла позитивно. Я не была обижена на него за вызов скорой. Думаю, как лечащий врач он поступил правильно и другого выхода у него не было. Мы поговорили, и он выписал рецепт на арипипразол.

После больницы моя жизнь буквально заиграла новыми красками. Я никогда не чувствовала себя так хорошо. Не знаю, что способствовало улучшению: может, подействовали препараты, которыми меня лечили, а может, пребывание в стрессовых условиях встряхнуло мой мозг.

До конца 2021 года я много путешествовала, ходила на тусовки и дружеские посиделки. После выписки со мной связались даже те, с кем мы не общались годами. Многие тепло поддержали — это было очень ценно.

В работе ничего не изменилось. Я продолжила работать на том же месте в той же должности. Начальство и коллеги ко всему отнеслись с пониманием. 2022 год оказался не самым простым, но обострения болезни не случилось.

Многие знакомые, когда узнают о диагнозе, удивляются: «Не может быть, что у тебя шизофрения! Ты же нормальная — грамотно говоришь, пишешь, работаешь». Слышать такое неприятно. Хочется, чтобы в обществе что-то изменилось, шизофрению перестали стигматизировать и к заболевшим начали относиться по-человечески.

До бредового эпизода я потратила на лекарства около 33 000 ₽, с 2017 по 2020 год — 90 000 ₽. После выписки из больницы я принимала арипипразол год, это обошлось в 42 000 ₽. Потом бросила. Психиатра в известность не поставила: знаю, что он не одобрит.

Врач говорит, что принимать нейролептик нужно постоянно, но я пока не могу решиться на этот шаг. В голове часто мелькает мысль, что я не болею, а страдаю от богатого воображения, поэтому не нуждаюсь в лекарствах.

Сейчас мое лечение — это сеансы психотерапии раз в месяц. С 2015 года я потратила на них примерно 365 000 ₽. На сеансах рассказываю, что происходит в моей жизни и какие чувства я испытываю по этому поводу. Врач внимательно слушает, но не осуждает и не оценивает. Это дает ощущение спокойствия и безопасности. Возможно, благодаря психотерапии я стала более открытой и уверенной в себе.