Как я пережила домашнее насилие

Мой муж несколько раз поднимал на меня руку, и я решила выйти из этих отношений.

Мы встретились, когда мне был 21 год, а ему — 19 лет. Он быстро сделал мне предложение и через несколько месяцев после нашего знакомства ушел в армию, где совершил преступление. В итоге оказался в тюрьме. Супруг вышел оттуда другим человеком, но я хотела быть верной женой и продолжала с ним жить.

За время нашей совместной жизни я была в ситуациях физического, финансового и психологического насилия. Давление и угрозы продолжались и после развода. Расскажу, что со мной происходило и как мне и моим детям помог Нижегородский женский кризисный центр.

Я родилась и большую часть жизни прожила в Нижнем Новгороде. Выросла в полной семье, в которой помимо меня было еще две сестры, — я самая младшая.

Наша семья выглядела благополучной, но у отца были проблемы с алкоголем. Из-за этого сформировались моя созависимость и некое спасательство. Еще у меня отсутствовало понимание, как со мной можно или нельзя поступать. Все это послужило одной из причин дальнейшего насилия со стороны моего будущего мужа.

В 2002 году, когда мне был 21 год, со мной случился несчастный случай. До него я обучалась на двух факультетах и в свободное время работала. Но после лечения врач порекомендовал мне на какое-то время уехать жить на свежий воздух. Тогда старшая сестра предложила пожить у ее знакомого батюшки в глухой деревне в одной из соседних областей. Я не была воцерковленным человеком, но все равно согласилась.

В деревне я впервые увидела сына батюшки, моего будущего мужа Егора (имя изменено из соображений безопасности). Он как раз приехал туда навестить родных — так мы познакомились и стали общаться.

В Егоре меня привлекла харизма: хоть он и был младше меня на два года, но уже работал, учился, занимался боксом, производил впечатление сильного и даже чересчур уверенного в себе человека. Мы заинтересовались друг другом, начали встречаться как пара. Вскоре он сделал мне предложение. Через несколько месяцев Егора призвали в армию, и я решила его дожидаться, как верная невеста.

На тот момент не было никаких проявлений насилия, я только обратила внимание на жесткость отца Егора — он внушал мне страх. Со стороны молодого человека проявлялась горячность, позерство, вспыльчивость. Он часто ссорился с родителями, говорил, что они его не понимают, а я сочувствовала ему и хотела поддержать. Я старалась пропускать мимо ушей, что все вокруг виноваты, и только думала, как же все это несправедливо и как ему трудно.

Сначала Егор служил на Дальнем Востоке, и там в воинской части произошла конфликтная ситуация: его травмировали и повредили колено. В обрывках разговора он говорил о трибунале и каких-то последствиях. Эта ситуация заставила меня вспомнить о вспыльчивости жениха, но я успокаивала себя, что с ним поступили несправедливо, пыталась как-то его защитить.

Позже Егора перевели в воинскую часть в европейской части России. Там он совершил уголовное преступление: ушел в самоволку с другими ребятами, с которыми избил парня, забрал у него куртку и 200 ₽. Егора задержали, он находился под следствием. Мне не хотелось верить, что это совершил мой жених, а он все отрицал и говорил, что его оклеветали.

Я ездила к Егору дважды. Один раз нам дали длительное свидание, во время которого я забеременела. Перед предпоследним судебным слушанием мы смогли зарегистрировать брак: я боялась быть незащищенной матерью-одиночкой.

В 2004 году Егора осудили на четыре года лишения свободы в колонии общего режима.

Спустя несколько дней после приговора, на пятом месяце беременности, я защитила диплом и окончила университет. Параллельно продолжала работать. Мой научный руководитель рекомендовал мне поступать в аспирантуру, я этого очень хотела. На работе директор был доволен мной, была возможность карьерного роста: я трудолюбива, ответственна и терпелива. Но морально мне было тяжело и стыдно принять свои успехи.

Я боялась говорить родителям о беременности: они знали, что Егор был под следствием, и очень переживали за меня. Я испытывала сильное чувство вины, будто именно я совершила какое-то преступление. Поэтому решила переехать в семью Егора, чтобы жить на свежем воздухе в деревне и спрятаться от проблем. Так я отказалась от своих перспектив в Нижнем Новгороде.

Перед переездом меня ждал тяжелый разговор с родителями Егора: я вступила в близость без брака, что было, со слов батюшки, тяжким грехом. Все это еще больше усилило мои чувства вины и стыда.

С рождением старшего сына я стала воцерковляться, участвовала в еженедельных службах в храме, молитвах, исповеди, причастиях, держала посты. Мне внушили установки о том, что «надо нести тяжелый крест», «вымаливать себя грешную и мужа» и «каяться».

Моя жизнь стала подконтрольной и зависимой. Я даже не заметила, как потеряла свободу: на любое действие должна была спрашивать благословение у отца Егора, жила изолированно. Встречи с друзьями не поощрялись, общаться с сестрами и родителями тоже было нежелательно.

Мои близкие стали замечать, что я изменилась, когда мы говорили по телефону или списывались. До этого я была звонким колокольчиком, любила много общаться, волонтерить. У меня было много радостных событий и надежд. Кто-то открыто говорил об изменениях во мне, кто-то просто недоумевал. Папа, например, часто повторял: «Дочь, ты как бабочка летишь к свету, но рядом с костром обжигаешь крылья».

Егора освободили условно-досрочно в 2006 году, и я поехала его встречать. Когда была в поезде, много размышляла. Фактически Егор был мне незнаком: мы очень долго не виделись, хотя и часто созванивались, писали много писем. Но все же стали друг другу чужими людьми.

После встречи мы остались в области, где Егор отбывал наказание, на несколько дней, во время которых я заметила в муже сильную жесткость. Он вышел из тюрьмы травмированным, без работы и образования, но с новыми «знакомствами». Меня это пугало, но я была покорной и не знала, что делать. Поэтому оставалась с ним. Из области мы вернулись к его родителям.

Мы с Егором зарегистрировали ИП и начали пробовать разный бизнес: занимались строительством, перепродавали машины, создали небольшое производство тротуарной плитки и изделий из бетона. В какой-то момент Егор понял, что честным трудом жить трудно, но пока у него действовало УДО, это было сильным сдерживающим фактором.

В 2007 году у нас родилась дочка, и все свое внимание и время я посвятила семье, хотя одновременно работала. Если я хотела что-то сказать мужу о своих потребностях, он делал вид, что не слышит меня. Так в мою жизнь пришли обесценивание, манипуляции и абьюз, о которых сейчас много пишут. Тогда я таких слов не знала.

Я не общалась с друзьями, крайне редко могла побыть одна, чувствовала постоянное напряжение. Хотя я помогала Егору с бизнесом и занималась производством, была полностью финансово зависима от супруга и не могла тратить деньги на себя. Он говорил: «Зачем тебе деньги? Я решаю, что тебе надо, а что — нет. Пиши список, и я куплю, если посчитаю нужным».

В 2010 году у нас родился третий ребенок, и в то же время у Егора начались проблемы с бизнесом. Муж стал пропадать, не приходить домой, в его жизни появились женщины. Он стал злоупотреблять алкоголем, три раза поднял на меня руку, пытался удушить. Говорил, что боксер, и если бы хотел меня убить, то сделал бы это одним ударом.

Считала, если муж поднимает на меня руку, значит, проблема во мне. Думала, что это я должна сделать так, чтобы Егор меня не бил.

Для меня это было защитной реакцией, чтобы как-то справиться с болью и осознанием того, что творится в моей жизни. Мне казалось, что я сама все допустила. При этом было ощущение ненужности, беспомощности, неспособности постоять за себя. А еще страх: я не понимала, куда уходить с тремя детьми.

Я пообещала себе, что как только закончу кормить грудью младшего сына, то уйду от мужа. Но так получилось, что Егор сам ушел к другой женщине, когда ребенку исполнилось полгода. Поначалу супруг пробовал жить на две семьи, но не вышло. В итоге я осталась в его доме с тремя детьми.

У меня было жилье, машина. Каждый месяц Егор перечислял по 25 000 ₽ на троих детей, я получала декретные. Нам на все хватало.

Это было счастливое время. Мы с несколькими женщинами из деревни объединились, и я открыла дома семейный детский сад. Наш проект выиграл грант на запуск домашней группы. Для деревни это были огромные деньги.

В саду были элементы монтессори-системы. К нам приезжали преподаватели, педагоги и воспитатели из разных областей и районов. Еще две знакомые мамы из деревни трудоустроились в домашней группе: у нас всех было педагогическое образование.

Я видела счастливые глаза моих детей, и это вдохновляло: появилась надежда, что у меня все получится. Дома стало радостно, было много малышей, смех и легкость. Жизнь кипела.

Когда старшему сыну исполнилось семь лет, надо было отдавать его в школу, но ближайшая находилась в десяти километрах от деревни. Поэтому я думала вернуться в Нижний Новгород: в марте 2013 года мне как раз предложили там работу управляющей в монтессори-саду. Сад мне очень понравился, я могла водить туда дочку и младшего сына. В итоге решила переезжать. Поначалу мы с детьми остановились у моих родителей: в одной комнате жили мы вчетвером, в другой — мама с папой.

Родители Егора были категорически против переезда, ведь я всегда была у них под колпаком, находилась в зависимости от них. Поэтому долгое время я даже не возвращалась в деревню за вещами. А когда в мае все-таки поехала, у нас с Егором случился конфликт: он хотел вернуться в семью, хотя у него уже родился ребенок в других отношениях.

Я стояла перед выбором: либо мы живем вместе с Егором, либо я уезжаю с детьми и оставляю дом. Я предпочла второй вариант, потому что поняла, что мне стало легче жить, что я могу поставить детей на ноги, нести за них ответственность. И что у меня все получается, хотя это физически труднее.

На развод я подала только в 2014 году. До этого было сильное чувство вины перед детьми, ведь как будто бы это я, мать и жена, не сохранила отношения с их отцом. На тот момент я не просила суд определить место жительства детей вместе со мной, о чем позднее пожалела.

Спустя какое-то время я начала сама снимать жилье, устроилась на муниципальную службу. Егор продолжал ежемесячно перечислять по 25 000 ₽. Затем у моей подруги умер отец, и она предложила нам жить в его квартире. Для меня это стало небольшой передышкой, и я смогла накопить подушку безопасности.

Качество жизни понемногу улучшалось. Мне было важно, чтобы дети жили безопасно и уютно: у них были кружки, секции, теплое общение с друзьями, маленькие и большие радости, переживания. Моя жизнь тоже стала выравниваться — я возвращалась к себе. У меня была работа, которая приносила радость, и учеба в магистратуре.

Каникулы дети проводили у отца и бабушки с дедушкой. Я хотела, чтобы между ними выстраивались свои отношения. Думала, что проблема во мне и на детей насилие не распространится. Но я всегда слышала о том, как их расспрашивали о моем образе жизни. Было ощущение, что меня продолжают контролировать, только уже через детей.

В то время Егор решил переезжать в другой город, на юг, и сказал, что старший сын хочет поехать с ним. Было тяжело, но я согласилась. Во время поездок к сыну я замечала в его глазах страх, когда просила вернуться к нам, — он не соглашался. Позже он рассказал, что папа избил его ремнем по гениталиям после какой-то оплошности в школе и он боялся его ослушаться. Сын в итоге вернулся по окончании учебного года.

В 2020 году Егор начал настойчиво звать дочь приехать к нему. У меня было тяжелое предчувствие, но я разрешила, поскольку не могла препятствовать ее общению с отцом. Егор позвонил мне за день до возвращения дочери и сказал, что назад она не поедет. Мать Егора тоже стала давить на меня и угрожать. Я боялась, что дочь не в безопасности.

Тогда я связалась с Нижегородским женским кризисным центром, НЖКЦ, о котором слышала из СМИ. Юрист организации четко разъяснила все мои права, обязанности и риски. У меня впервые появилось чувство защищенности, ведь я думала, что ни на что не имею права, что шансов вернуть дочь нет, потому что я разведенка с детьми, которая живет на съемной квартире. Оказалось, все иначе. Также центр предоставил мне услуги психолога, у которой был большой опыт помощи пострадавшим от насилия женщинам.

Первая сессия была бесплатной, а за все остальные я платила. Юридические услуги тоже были платными, на них я заняла деньги у друзей и знакомых. На тот момент у организации не было финансовых ресурсов на юридическое сопровождение дел, сейчас все услуги оказывают бесплатно.

Вместе с юристом мы запустили процедуру определения места жительства детей и подали на алименты. Это оказалось страшно, но была внутренняя готовность идти напролом.

Все это время я была на связи с дочкой, созванивалась с ее классной руководительницей и говорила, что не давала согласия на то, чтобы она жила у отца. Педагог мне не верила и говорила, что у нее другая информация.

В марте мне позвонила жена бывшего мужа и сказала, что Егор ушел к другой женщине. Тогда я поняла, что надо ехать и возвращать ребенка домой. В дороге я позвонила по детскому телефону доверия, была на связи с юристом и психологом из кризисного центра.

По телефону доверия мне порекомендовали сразу ехать в школу и разговаривать с директором, а не встречаться с дочкой. Это было нужно, чтобы расставить границы и обезопасить себя. Дело в том, что дочь под давлением Егора хотела оставаться с ним до конца учебного года. Мне же было важно показать ей, что она не в безопасности с отцом, что я за нее боюсь, но уважаю ее выбор.

Директор отказалась со мной говорить и сразу позвонила бывшему мужу, который приехал через десять минут. Параллельно я обратилась к уполномоченному по правам ребенка в Нижнем Новгороде и в регионе, в котором жил Егор. Аппараты омбудсменов двух регионов очень помогли мне консультациями и поддержкой. Егору предложили встретиться с уполномоченным по правам ребенка, но он отказался.

Я обращалась к местным юристам, но они только говорили, что мы с бывшим супругом не чужие друг другу люди и сможем сами договориться. Я организовала встречу с детским психологом, также пригласила туда Егора и уполномоченного по правам ребенка. Бывший муж давил на меня в разговоре, говорил, что он может заботиться о дочери, дать ей все самое лучшее, в отличие от меня. Поэтому мы договорились, что она временно останется с отцом, поскольку сама этого хотела, но их отношения будут под контролем уполномоченного по правам ребенка в регионе.

В итоге я уехала без дочери, но в мае она позвонила и сказала, что больше так не может, и попросила забрать. Я позвонила детскому омбудсмену, сразу связалась с юристом. К дочке приехала полиция, и она написала заявление с просьбой содействовать ее отправке домой в Нижний Новгород.

Я прилетела в аэропорт города, куда бывший муж привез ребенка. В присутствии полиции встретила дочь, а Егор просто выставил из машины ее вещи и уехал.

Сейчас моему старшему сыну 17 лет, дочери — 15, младшему сыну — 12. Судебный процесс по определению их места жительства и алиментам длился около десяти месяцев. Мои интересы в суде представляла адвокат кризисного центра.

На заседании мы с детьми были только раз: их спросили, с кем они хотят жить, и они ответили, что со мной. Все проходило в спокойной обстановке. Суд присудил алименты в 25 000 ₽ на всех — так я просила сама.

Перед процессом мы с каждым из детей проходили процедуру медиации в центре, который сотрудничает с НЖКЦ. Мне было важно все проговорить, если между нами было какое-то недопонимание. Также я предлагала Егору пройти через процедуру медиации, но он отказался.

В Нижегородском женском кризисном центре также начали заниматься с детьми. Я понимала, что у старшего ребенка есть трудности, поэтому предложила ему занятия с психологом. Он согласился. Сын сам выбрал, к какому специалисту хочет попасть. С дочкой также начала работать подростковый психолог. Очень важно, когда вся семья находится в работе. Благодаря этому можно быстрее пройти путь восстановления от насилия.

Я не ходила на групповые сеансы — не было необходимости, — но посещала кинопросмотры в кризисном центре. Поначалу было страшно общаться с разными людьми на тему насилия, но постепенно страх ушел, потому что я была в безопасной среде.

Благодаря работе с психологом я научилась жить заново. У меня получилось отгоревать и понять, что жизнь продолжается и она гораздо многограннее. Что у меня есть шанс встать на ноги и быть счастливой.

Когда ты находишься в насилии, сложно поверить в то, что у тебя огромный потенциал, а затем эта вера возвращается. Я научилась говорить «нет», выстраивать границы в отношениях с членами семьи и коллегами.

У меня появилась уверенность и силы называть все своими именами, выдерживать вину и стыд, если на эти кнопки нажимают другие люди, проживать состояния, когда мне пытаются внушить, что я плохая. Еще появились силы быть на равных с другими людьми. Но я пока учусь не брать ответственность за чувства других людей. Сейчас сессии с психологом продолжаются, хотя мы встречаемся реже, раз в две недели.

Если ты жертва насилия, важно работать с психологом, который консультирует по этой теме. Специалисты женского кризисного центра постоянно проходят дополнительное обучение, супервизию. К тому же работа с психологом центра — это работа со всем опытом, который накопила организация. Это большое подспорье.

После выхода из физического насилия сохраняются длительные последствия, особенно если есть дети. Я знаю, как легко можно опустить руки и не верить в себя. Но теперь я знаю и то, что из насилия можно выйти, восстановиться, помочь себе и своим детям. Для меня это стало возможным, потому что я обратилась в Нижегородский женский кризисный центр, получила помощь и ощутила поддержку.