«К первой зарплате вычистили три кредитки»: как становятся учителями в регионах России

Жизнь учителей в регионах редко у кого вызывает зависть.

Обязанностей много, а зарплата чаще всего оставляет желать лучшего. Мы прочитали истории героев Тинькофф Журнала, которые работают или работали педагогами, и обрисовали дороги, которые привели их в школу.

В школе я нейтрально относилась к предметам, которые сейчас преподаю. Книги читала залпом, русский язык давался легко, и потому было скучно. В старших классах я открыла для себя зарубежную литературу и поняла, что учебная программа не дает столько эмоций, сколько я получаю от самостоятельного чтения зарубежных писателей 20 века. Олимпиады не давали современного видения лингвистики и литературоведения, а, наоборот, забивали мозг абсолютно неинтересным «что общего между быком и пчелой» — этот вопрос точно был в конкурсе по языкознанию «Русский медвежонок» 2013 или 2014 года.

Мне не хватало системности знаний, и я переключилась на другие предметы. Моим новым увлечением стала география. Я сдала ЕГЭ, подала документы на эколога и прошла на бюджет. После первого семестра почувствовала, что это не мое, и перешла на платное отделение филфака.

Я и сама себя отговаривала, но это был выбор вопреки. Хотела доказать самой себе, что смогу изменить систему, но это, разумеется, был юношеский максимализм. Мной руководило желание показать детям, как развивается язык, как появляются и исчезают направления литературы, желание сделать интересно.

С этой идеей я дошла до первой практики, а потом до второй. Дети оба раза были умные, послушные, любознательные — плохих не дадут. С администрацией школы, другими учителями и документацией нас не знакомили. Теперь понимаю почему. Практика проходила странно: под внимательным присмотром учителя русского и литературы мы отвели пять-шесть уроков, проверили от силы одну стопку тетрадей и пошли домой.

После университета не было вопроса, куда пойти работать. Я позвонила директору своей школы, он созвонился с другими директорами, и так нашлась вакансия. Собеседований никаких не было. Пришла — и вперед, работать. Почему так просто? Некому учить. Сами школы, дети и родители создали прекрасную антирекламу профессии.

В один из первых дней моей работы шестой класс сорвал уроки, а в моем классе случилась драка с порванной рубашкой. Я пошла к соцпедагогу за помощью, а он сказал: «Значит, ты плохой классный руководитель и неинтересный учитель».

Потом администрация спустила срочные отчеты и обязательные конкурсы рисунков. Уже дома меня накрыло истерикой от несоответствия реальности ожиданиям. Вчера — девочка-студентка, которая ничего не знает, сегодня — бестолковая учительница, которая «не по призванию» попала в школьную систему. Дети глупее, чем я думала. Им не нужна школа, не нужны уроки, и я, вещающая о фонетике, им тоже не нужна.

Помощи нет, нужно рассчитывать только на себя. Это было трудно пережить. В конце первой недели сентября я была твердо уверена в том, что отношения со школой нужно оборвать. И я считаю, что виноват университет. Нам нужна была практика с полным вовлечением в процесс, а я пришла в школу и не знала, что такое календарно-тематический план и как составляются рабочие программы.

Вопрос, кем я хочу стать, беспокоил меня всю жизнь, я постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. С 6 до 17 лет профессионально занимался спортом. После школы учился в Волгоградской государственной академии физической культуры. Получил диплом специалиста по адаптивной физической культуре, который дает право работать в том числе учителем. Работу по специальности я тогда даже не рассматривал, поступил ради корочки. Но учиться нравилось.

В 20 лет устроился в гипермаркет сотрудником торгового зала с зарплатой 7000 ₽. Через полгода стал заместителем руководителя, еще через полгода — начальником отдела. Моя зарплата выросла до 30 000 ₽, а средняя по городу тогда была 15 000—20 000 ₽.

Компания поощряла карьерное развитие, поэтому я ездил в командировки в Москву, влюбился в этот город и решил туда переехать. Сначала было некомфортно, поэтому через полгода вернулся в Волгоград. Но после Москвы он казался скучным и серым. Снова уехал в столицу и устроился в магазин электроники и бытовой техники. За несколько лет дошел от продавца с зарплатой 30 000—40 000 ₽ до должности директора. Управлял оборотами 5 000 000—17 000 000 ₽ в месяц, зарабатывал 100 000—170 000 ₽.

Люди приходили в магазин за эмоциями, советовались с продавцами и прислушивались к их мнению. Продавцы хорошо разбирались в том, что продают. Сейчас покупатели сами выбирают товар, а в магазины приходят просто его пощупать. Для директора уже не так важно обладать лидерскими качествами, разбираться в технике продаж. Интересная и творческая работа превратилась в рутину, где на каждый шаг есть правило и регламент. Меня это перестало драйвить.

Во время пандемии магазины техники в Москве стали работать в режиме пунктов выдачи, большую часть сотрудников отправили в вынужденные отпуска. В это время из одного телеграм-канала я узнал про программу «Учитель для России». Тогда я уже задумывался о смене профессии. У меня было подходящее образование, плюс мне откликались ценности программы: всегда хотел принять участие в чем-то социально полезном, занять активную гражданскую позицию, что-то изменить. Отправил заявку в тот же день. Через пару дней мне ответили отказом и сообщили, что можно подать заявку на следующий год. Я расстроился и забыл об этом.

В конце июня 2020 года я уволился в никуда. У нас с женой в декрете и маленьким ребенком была однокомнатная квартира за Мкадом, кредит 250 тысяч рублей, оставшийся от миллиона, который мы брали на покупку квартиры, и полтора миллиона накоплений. Их, по нашим подсчетам, должно было хватить примерно на год комфортной жизни. Я начал думать, что делать дальше.

На тот момент я прожил в Москве 11 лет, жена — пять. Мы оба с юга, нас тяготил московский климат, поэтому рассматривали переезд в другой регион. В декабре, когда ударили первые серьезные морозы, мы на эмоциях собрались за три дня, сдали квартиру и переехали в Краснодар. Я снова начал искать работу по найму, но безуспешно. Январским вечером вспомнил про «Учителя для России», посоветовался с женой и отправил повторную заявку. В этот раз ее приняли.

После онлайн-заявки было видеоинтервью, онлайн-тур, где оценивают сильные и слабые стороны кандидата в роли учителя, проверка предметных знаний в формате онлайн-собеседования. Я тщательно готовился к каждому этапу, смотрел лекции, выступления по теме, писал конспекты и для полного погружения читал «Педагогическую поэму» Макаренко.

Затем был «Летний институт» — обучение профессии. Он начинался в июле, а на дворе стоял март. Денег у нас оставалось на три-четыре месяца. Первую зарплату я получил бы только в конце сентября, впереди были расходы на переезд. Мы воспользовались предодобренным кредитом от банка, где у нас уже был кредит. С легкой руки размер долга вырос с 220 000 до 600 000 ₽, со всеми прелестями аннуитетного платежа.

Я временно устроился продавцом в один из магазинов федеральной сети бытовой техники — закончил работу в рознице тем, чем начал. За два с половиной месяца получил 55 000 ₽.

Учеба в «Летнем институте» длилась пять недель, в моем случае 50% — в онлайне, 50% — в Калужской области. Это начало погружения в педагогику, мы знакомились с основами мастерства педагога и управления классом, проводили первые уроки.

Вакансию мне нашла программа — она была в поселке Красный в Бобровском районе Воронежской области. Я должен был приступить к работе с 1 сентября 2021 года, переехали мы в августе. На это нужны были деньги, и к первой зарплате мы полностью вычистили три кредитки на 120 000 ₽. В итоге погасили их и даже не заплатили проценты: там были большие льготные периоды.

Мосты мы не сжигали, квартира в Москве осталась. Жена волновалась, но поддерживала меня. Мы с ней изначально обговорили, что это на два года. И договорились хотя бы раз в три месяца выезжать куда-то дальше ближайшего райцентра.

Друзья тоже одобрили: многие недовольны жизнью и хотят кардинально изменить ее, хотя неплохо зарабатывают.

А вот мама — человек советский, в ее системе координат директор магазина в Москве — это что-то престижное и уж точно более перспективное, чем учитель физкультуры где-то в деревне.

Я сама окончила сельскую школу. За время обучения довелось поучиться даже в двух, и в обеих мне везло с учителями. Среди них были совершенно выдающиеся. Я врастала в них сердцем. Наверное, главное, чему я у них научилась, — в любом деле находить то, за что его можно любить. Вот и учиться я любила.

Лейтмотивом родительской мотивации к учению была фраза «будешь плохо учиться — пойдешь в доярки». Поскольку отец был ветврачом, труд доярок я себе представляла не понаслышке. И так мечтала вырваться из села, что после школы окончила институт по специальности «инженер электронной техники».

Вуз считался самым трудным в городе, но тем интереснее была жизнь. Особым пижонством в нашей группе была традиция пересдавать экзамены в сессию так, чтобы получать не простую стипендию, а повышенную — 45 ₽ вместо 40 ₽. В ту пору «синенькая» — пятирублевая купюра — была целым состоянием. Когда я начала работать инженером на заводе, моя зарплата составляла аж 120 ₽.

А потом меня угораздило выйти замуж. Ушла в декрет. И вот тут мой благоверный влип в историю. Дело могло кончиться для него сроком: он покалечил собутыльника в пьяной драке. Мы рванули к нему на родину. На дворе был 1992 год. Работу он найти никак не мог. Когда дочке исполнилось девять месяцев, мне пришлось отдать ее в ясли, а самой устроиться гардеробщицей в ПТУ и еще параллельно подрабатывать уборщицей.

Но к моменту, когда осознала, что пора забирать приз, то есть ребенка, и рвать когти, рвать их было некуда, кроме родительского дома. Дочке еще не исполнилось трех лет, прописки в городе не было, работы — тоже. Жилье снимать было негде и не на что. И я вернулась к родителям.

Приехала в мае — как раз к началу огородного сезона. Отец сказал: «Помоги пока маме по хозяйству, успокойся, а в сентябре пойдешь ко мне в санитарки». Меня это несколько пугало. Быть на подхвате у ветврача — работа не из легких. А я еще и от вида крови могу выпасть из реальности.

В августе к маме забежала ее подруга и по совместительству моя бывшая классная. Они поболтали, гостья расспросила меня о планах и побежала в школу, которая стоит в 150 метрах от нашего дома. А на следующее утро пришла снова и позвала меня с собой, ничего не объясняя. Я думала, что ей помощь какая-нибудь нужна в перестановке школьной мебели. Ну, почему бы не помочь?

Пришли. Классная сдала меня какому-то дядьке. Дядька начал говорить, что образование у меня непрофильное, поэтому разряд будет не выше девятого. В то время зарплата начислялась в соответствии с этими разрядами, девятый был самым низким для человека с высшим образованием. Да и географии в программе всего 11 часов, а это даже не ставка, но он подумает, чем меня догрузить… Короче, только минут через десять до меня дошло, что, во-первых, меня берут на работу, во-вторых, учителем географии, в-третьих, если утвердит РОНО, я буду еще и замом по воспитанию.

РОНО меня утвердило, так что общая нагрузка стала 1,3 ставки. Первую школьную зарплату помню до сих пор — 180 000 ₽. В нулях нет ошибки, просто это 1995 год. Доллар стоит 5000 ₽, буханка хлеба — около 3100 ₽, килограмм колбасы — 28 000 ₽. Мой замечательный папа и здесь был лучшим папой в мире. Он сказал: «Фигня, прорвемся, картоха есть, кабанчика заколем, с голоду не помрем!»

Я сразу решила готовиться к поступлению на заочку. Поговорили с директором, он сказал, что в перспективе хотел бы видеть меня учителем истории. Мне и самой это было ближе, чем естфак. В пятом и шестом классах у меня был потрясающий учитель истории, буквально заразивший меня исторической беллетристикой. А потом в мои руки попали книги Натана Яковлевича Эйдельмана, и большая часть моей души потонула где-то в 19 веке.

Вторая вышка могла быть только платной. Обучение стоило 5 млн рублей. Пришлось пару лет жить в режиме жесткой экономии, но в 1997 году я все-таки поступила на заочное отделение историко-педагогического факультета областного вуза.

Конечно, важно, что институт дал мне определенную сумму знаний по предмету, психологии и методике преподавания, но для меня главным было то, что он вернул мне меня. Жизнь с мужем превратила меня в затравленное существо, вздрагивающее от любого стука в дверь. Среди коллег, если честно, находились такие, кто видел это и не упускал случая самоутвердиться.

Два высших образования дали возможность понять: быть студентом — это прямо мое. Может, поэтому я и осталась в этой профессии. Уж чего-чего, а учиться здесь — не переучиться.

Я планировала уйти после девятого класса в художественное училище, но в 15 лет у меня случилось выгорание, и из фазы «буду дизайнером и всю жизнь посвящу рисованию» я перешла в «ближайшие несколько лет не хочу даже слышать о художках». Поэтому в одиннадцатом классе вопрос поступления стоял остро.

При этом поступала я в первую очередь для родителей: им хотелось, чтобы у меня была хоть какая-нибудь вузовская корочка, а там как судьба сложится. Сдавала литературу и обществознание и по баллам проходила на бюджет в Казань, Москву и Санкт-Петербург, но мама запретила уезжать далеко, поэтому я подала документы только в местные вузы и Саратовский университет — для подстраховки. В Самарской области выбор подходящих профессий оказался скудным: библиотекари, культурологи и филологи в педагогическом вузе. Ни один из вариантов мне не нравился, но я все-таки подала документы на филфак СГСПУ: профессия филолога выглядела наиболее серьезной, да и были мысли попробовать себя в журналистике.

В педвузе сплошная теория от людей, которые либо ни разу не работали с подростками, либо делали это настолько давно, что помнят все через розовую призму. Я научилась проводить мероприятия для сотен детей, организовывать вожатых для игр, сочетать в себе мамку для маленьких ребят и строгую тетю, которая ходит по этажам и проверяет порядок.

В 2021 году я получила диплом и решала, что делать дальше. Мне нравилось работать с детьми, но идти в школу не хотелось. Воспоминания о моей родной школе не самые радужные, да и мой темперамент вряд ли совместим со строгой школьной формой, уставом и ЕГЭ. Присматривалась к садикам, центрам дополнительной подготовки, лагерям. В каждом варианте были свои плюсы, но не хватало ощущения, что это мое.

Примерно в то же время моего папу позвали преподавать в нефтехимический техникум. Там учат переработчиков нефти и газа, электриков, монтажников, слесарей по контрольно-измерительным приборам, машинистов установок. В Новокуйбышевске нефтеперерабатывающий завод — градообразующее предприятие, и выпускники в основном устраиваются работать туда.

Папа наудачу взял меня с собой на собеседование, и для меня тоже нашлась работа: в техникуме уволился преподаватель по русскому, он же библиотекарь. Замдиректора вскользь спросила меня об образовании и опыте, но в основном она делала упор на моральную готовность к работе со студентами. Я поняла, что это судьба. В итоге мы с папой оба согласились: он — на должность преподавателя по специальной дисциплине, я — на преподавателя по русскому языку и полставки библиотекаря. Думаю, если бы я пришла одна, меня бы все равно взяли: очереди из желающих работать не было, нас с папой скорее заманивали, но в хорошем смысле.

Я учился в языковой школе с английским, французским и латынью. При этом нравился мне только английский, но не могу сказать, что я по нему фанател. И когда пришло время поступать, я решил пойти по родительским стопам: мама всю жизнь проработала учителем русского языка и литературы. Но предметы выбрал другие: английский и немецкий языки.

В университете я попал в самую сильную группу на потоке. Преподаватели оказались топовые, учиться было тяжело, но круто. Настолько, что сегодня иностранцы не всегда верят мне, когда говорю, что вырос в России.

Я не хотел идти в армию, поэтому после окончания университета поступил в магистратуру. Отучился там год, толком не продвинулся в написании работы и сразу оттуда ушел в аспирантуру.

Когда я поступал, мне было 16 лет — в этом возрасте мало кто думает о перспективах и зарплате. После университета стал актуальным вопрос о работе, я задумался, зачем сделал такой выбор.

По знакомству устроился администратором в частную клинику. Эту работу можно было совмещать с аспирантурой и репетиторством, к тому же язык в нее тоже вписывался: требовалось переводить инструкции к аппаратуре и оформлять визовые документы. Потом был журналистом в местной газете, писал про жизненные боли города: плохие дороги, заброшенный берег Волги и прочее.

В 2011 году передо мной встал выбор: идти торговать машинами в местном центре «Тойота» или работать по профессии. Я выбрал второе.

Поначалу с надбавками за кандидата наук и молодого специалиста зарплата была чуть больше 13 000 ₽. После года работы я набрал портфолио, туда входит участие учеников в разных олимпиадах, их победы. За него мне начислили стимулирующую надбавку — обычно она составляет от 4000 до 6000 ₽. Количество уроков у меня тоже увеличилось до 24—26 часов в неделю, но на зарплате несколько дополнительных часов почти не отражаются — прибавляют около тысячи в месяц. В итоге я стал получать 17 900 ₽. А еще через три года моя зарплата выросла до 26 000 ₽.

Проработав в школе четыре года, я уволился: решил попробовать себя в новых сферах, меня позвали в частную школу на место руководителя международного отдела. После этого был менеджером по внешнеэкономической деятельности в интересном стартапе — получал 30 000 ₽ на руки и проценты от продаж, английского было более чем достаточно, на нем велась вся коммуникация с клиентами. Это было очень круто.

Когда стартап обанкротился, я стал фрилансером, помогал редактировать статьи, работал с авторами, публиковал контент. Получал сдельно, при полном рабочем дне выходило около 7000 ₽ в неделю. Так я проработал полгода. При свободном графике было хорошо, я даже отъелся.

Но были и свои минусы: не поработал — денег не получил. Поехал на море на неделю — денег нет. Поэтому хотелось найти работу с соцпакетом и официальным трудоустройством. Главным фактором оставался английский язык, я боялся потерять близкий к нативному уровень. В итоге вернулся в ту же школу, где и начинал в 2011 году, но на худшие условия.

В детстве я точно знала, что, когда вырасту, хочу быть просто счастливой, а вот с профессией никак не могла определиться. Очень любила рисовать, но в художественную школу не хотела: там нужно работать, а я ленивый человек. На занятиях настояла мама и была права. Не могу сказать, что обучение в худшколе было очень качественным, но базу давали неплохую. Именно там я научилась готовиться к зачетам и просмотрам, сдавать сессии, поэтому в студенчестве проблем с этим у меня не было.

После девятого класса по совету мамы я поступила на факультет журналистики лучшего вуза города — Воронежского государственного университета. Это было отделение среднего профессионального образования по специальности «реклама». Учиться мне безумно нравилось.

В будущем я видела себя ведущей на радио, но сделала для этого недостаточно. В Воронеже подобная вакансия — из области фантастики, а ехать в Москву я не хотела. Мои мечты разбились о реальность. Я безуспешно искала работу примерно восемь месяцев: опыта у меня не было, а когда находилась та самая вакансия, выяснялось, что это одно из многочисленных предложений сетевого маркетинга.

Потом совершенно неожиданно для себя подумала, почему бы не стать учителем. Эта идея мне нравилась, к тому же нужно было получить хоть какое⁠-⁠то высшее образование. И я поступила на заочное отделение Воронежского педагогического университета, на факультет художественного образования. Прошла на бюджет.

По ощущениям, пед был полной противоположностью журфаку: агрессивная среда; преподаватели, которые валят на экзаменах; старые, грязные, крошечные аудитории; куча домашних заданий — например, к сессии нужно было написать 60 холстов маслом, и это только по одному предмету из десяти! Меня разносили в пух и прах, за полностью выполненные работы я получала двойки. И так было не только со мной: с первого курса по собственному желанию отчислилась половина учащихся. Из 45 человек вуз окончили десять. Даже практику нужно было искать самостоятельно.

К счастью, тогда я уже работала в частной изостудии — вела два занятия в неделю, получала около 2700 ₽ в месяц. Это копейки, но мне очень нравилось работать с детьми — они заражали своей энергией.

Потом к изостудии и учебе прибавился детский сад, куда я устроилась педагогом дополнительного образования по изобразительному искусству. Занятие длилось 15 минут, всего в неделю у меня их стояло 16. В группах было по 32⁠—⁠35 деток в возрасте от трех до шести лет. Мы занимались лепкой, классическим рисованием и рисованием в нетрадиционных техниках: ватными палочками, пальцами, с помощью губки и так далее.

Занятия занимали примерно 25% моего времени, оставшиеся 12 часов уходили на другие обязанности. Педагогам нужно было ухаживать за территорией вокруг сада, писать отчеты, ездить на районные и городские методические мероприятия, проводить мастер-классы и принимать в них участие, оформлять музыкальный зал на каждый утренник, выходить на замену заболевших нянечек.

Темп в саду был такой, что получать удовольствие от работы с детьми было практически невозможно. Создавалось впечатление, что важна исключительно красивая картинка, а не душевные, качественные занятия с малышами.

Еще нужно было не просто участвовать, а побеждать в огромном количестве конкурсов, совершенно не рассчитанных на маленьких детей. Как, например, объяснить трехлетке, что нужно сделать инсталляцию на тему «Ремень — не метод воспитания» с использованием настоящего ремня, причем с «позитивным подтекстом»?! Или нарисовать рисунок на конкурс «Безопасность труда глазами детей».

Ни в одну мою идею, мягко говоря, не верили. Например, однажды я расписывала стену в своем кабинете. Стою босиком на стремянке, вся в краске, и тут ко мне неожиданно заходят заведующая и ее коллега из другого учреждения. «Ну и как ты будешь использовать эту стену в работе?» — спрашивает одна из них. У меня был четкий концепт, что этот рисунок — целое царство со своими героями, которых ребенок может потрогать, но от неожиданности я разволновалась. «Я могу подводить детей», — дрожащим голосом начала я. Не успела закончить, как они, две взрослые тетки, разразились хохотом. Что было смешного, я не знаю.

Тем не менее результат руководству очень понравился. Какое⁠-⁠то время после этого они даже воспринимали меня как коллегу и гордо рассказывали всем о том, как воспитывают молодых педагогов.

Через год работы человеком-оркестром я поняла, что заниматься с детками мне очень нравится и хочется теперь поработать с подростками. В саду я получила бесценный концентрированный опыт, но такой объем обязанностей за зарплату, которую там платили, был для меня неприемлем. Я решила, что хочу ходить на работу с удовольствием и радоваться каждому дню. На мое решение повлияло и ужасное отношение к педагогам со стороны начальства среднего звена: коллеги из методического кабинета были просто неадекватными.

Я позвонила в районный отдел образования и спросила, есть ли открытые вакансии учителей рисования в Воронеже и области. Мне дали контакты таких школ, в одну из них я и попала.

Когда пришла устраиваться, увидела старое, страшненькое здание. Но директор сразу вызвал симпатию, показался добрым, отзывчивым, совсем не строгим человеком. Впоследствии это подтвердилось. С завучами тоже повезло: милейшие женщины, которые работают в этой школе с 19 лет и крепко дружат. Казалось бы, утопическая картина, но это реальность.

Государственную школу я выбрала по нескольким причинам. Здесь официальная зарплата и считается стаж. Есть каникулы — огромный летний отпуск 56 дней. Расписание гибкое, никакой работы в выходные и праздники, больничные оплачиваются. И конечно, мне очень нравится заниматься с детьми творчеством. Я люблю, когда получается удивить ребенка и показать, что он может многое. Детский восторг от своих возможностей — мой дофамин.

Еще одной причиной стало самоощущение. Я не раз слышала про дедовщину в педагогических коллективах, про сплетни и подставы, несправедливое руководство, которое в конфликтных ситуациях никогда не встает на сторону учителя. В моей школе все иначе. Руководство принимало мою сторону в любых спорах — хорошо, что за пять лет работы их было мало.

У нас очень редкий пример здорового коллектива, легкая атмосфера. В школе работают педагоги разных возрастов, от 19 до 70 и старше, и я дружу со всеми. Думаю, во многом это заслуга руководства, которое подбирает штат под себя и поощряет общение в коллективе. Пару раз в год мы с коллегами дружно собираемся за одним столом.

Я всегда хотела быть сотрудником полиции, до десятого класса грезила их формой. Они казались мне героями, которые спасают людей. Вдобавок ко всему дедушка очень любил смотреть сериалы «След», «Глухарь», «Улицы разбитых фонарей». А в пятом или шестом классе я впервые задумалась о том, что хотела бы преподавать. Но педагогику рассматривала как запасной вариант: мысли о том, чтобы носить форму, меня не покидали.

В одиннадцатом классе мы проходили тест по профориентации, где мне выдали профессии, в которых я могу добиться успеха: юрист, врач, актриса, психолог, педагог. Я знала, что, если пойду на юриста, мне будет интересно.

Но, как и все порядочные несмышленыши, завалила ЕГЭ, а именно математику — без нее дорога в вузы была закрыта. Но я придумала план: в колледжи принимали по баллу аттестата, результаты ЕГЭ не учитывались. Поэтому я поступила на юрфак лучшего колледжа своего города на сокращенную программу — год и десять месяцев.

Во время учебы захотела сменить специальность. У меня были тройки по теории государства и права, трудовому и гражданскому праву, зато «отлично» — по психологии, речи и культуре общения, этике и культуре взаимодействия. Юриспруденция — это набор сухих фактов, где обезличивают как жертву, так и преступника. А психология не обезличивает — она показывает человеку, совершившему преступление, что его жертвы тоже люди, такие же, как он.

После колледжа я поступила в Российский профессионально-педагогический университет на направление «педагог-психолог» заочно, это стоило 50 тысяч рублей в год. Мы комплексно изучали работу с детьми, но мало касались психологической помощи в кризисных ситуациях, работы со взрослыми. А к этому моменту я поняла, что работать с детьми не сильно хочу. Мне скорее нравилась психиатрия — работа с патологией. Я хотела работать не с нормой у детей, а с кризисными состояниями человека: горем, утратой, депрессией.

Работать по специальности я начала еще на первом курсе вуза — пошла в колледж, где до этого училась. Конечно, психологом первокурсницу никто не возьмет. Но у меня уже был опыт работы с детьми: в 15 лет я окончила курсы аниматоров, получила диплом, ежегодно работала в летних лагерях, в том числе и воспитателем. Я стала социальным педагогом — занималась благополучием детей: их успеваемостью, посещаемостью, сиротами и опекаемыми. В основном были проблемы с посещением учебных занятий, двойками и на любовном фронте. Смотрела, чтобы все дети были одеты и сыты. Я второй родитель для таких детей, которые по каким-то причинам не могут найти общий язык с биологическими родителями. Конечно, были случаи, когда студенты были старше меня, но мне это не мешало в работе — я просто никому и никогда не говорила свой возраст. С коллегами было сложнее, мало кто воспринимал меня молодую всерьез.

Я работала в паре с профессиональным педагогом-психологом. Она приглашала меня посетить консультации и групповые занятия, подсказывала и направляла, постепенно начала передавать мне часть дел. Зарплата была около 20 тысяч рублей.

Но нас начали обманывать: не платили, платили не вовремя или не полностью. Чтобы хоть как-то выжить, нам с мужем пришлось залезть в огромные долги — 1,85 миллиона рублей. В декабре 2020 года я решила сменить работу. Подумала, что со взрослыми ребятами не так интересно, как со школьниками: они считают себя умнее всех, а чтобы им помочь, нужно приложить массу усилий. Поэтому ушла в школу.

Почти сразу нашла вакансию социального педагога, меня взяли без собеседования. Вскоре получила повышение до заместителя директора.

Наличие или отсутствие сложных детей напрямую зависит от политики школы. Обычно от таких избавляются, а в исправительные школы могут принять не всех. Типичный ученик моей школы — ребенок с одним родителем, живущий в квартире общажного типа, где на ребенка и родителей, а часто бабушек, дедушек, сестер и братьев приходится одна комната, общий туалет и кухня.

Только за год работы я получила больше восьми травм: дети били и пинали, угрожали ножом, кидали петарды. Их за это наказывают только в том случае, если они достигли возраста ответственности — 14 и 16 лет. Иначе всю ответственность несут родители, но и это штраф — максимум 1000 ₽.

Недавно ученик бросил в меня стул. У него тяжелый семейный анамнез, проще говоря, он психически болен. В тот день ему просто не захотелось писать диктант — и он выразил свой протест таким образом. Попал по ноге, остался большой синяк.

Конечно, иногда я хотела уволиться. Но каждый раз одергиваю себя: если я дам слабину, исправится ли этот ребенок?